всем телом, чувствуя, как его сердце откликается на ее душевную боль, которая отчетливо читалась на красивом лице. Он вновь разозлился на себя и процедил:
— Думай, что тебе угодно! Мне это безразлично. Я уезжаю!
— Надолго?
— Я должен перед тобой отчитываться, майн херц? — спросил он холодно. И «майн херц» прозвучало в его устах как оскорбление. Он увидел, как из ее глаз полились прозрачные капли. Несчастно глядя на него, Слава поджала губы.
Фон Ремберг удивленно осознал, что ее слезы далеко не безразличны ему, хотя он пытался оставаться в этот миг бесстрастным. Не в силах более выносить все это, Кристиан стремительно схватил свою черную треуголку и, развернувшись на каблуках, быстро направился прочь из комнаты.
— По крайне мере, вы отдали долги… — пролепетала ему тихо вслед Слава.
Он лишь на секунду остановился, услышав ее слова, и чуть повернул голову. Его сердце стучало глухими ударами и твердило, что он своими руками творит зло. Да, он не раз убивал и творил нелицеприятные действа по велению Лионеля, но сейчас какое-то странное чувство вины начало терзать существо Кристиана, и это было очень необычно для него. Однако, немедля опомнившись, молодой человек вспомнил наставления Верховного о том, что отныне его главная цель — это книга Светлых. Сжав кулак и подчиняя свои глупые жалостливые мысли разуму, Кристиан стремительно направился прочь, желая как можно скорее позабыть все слова этой Светлой девицы.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Сияющая во Тьме
Любовь — это тот свет, перед которым
тьма отступает в бессилии…
Наталья Калинина
Глава I. Гриша
Слава медленно ступала босыми ногами по выжженному, некогда цветущему лугу. Суровый неприятный ветер обдувал ее лицо, и она тяжело, через силу переставляла ноги. Она знала эти места, поля ее детства. Именно здесь когда-то давно она бегала девочкой вместе с Яриком. Выйдя на небольшой пригорок, она увидела сидящую на пне молодую женщину. Услышав шаги, женщина обернулась. Направляясь к ней, Слава в какой-то миг издала радостный возглас, узнав в поникшей плечами деве покойную матушку. Девушка со всех ног бросилась к Мирославе, как когда-то давно, еще в детстве. Женщина тоже была боса, в убогом грязном рубище, с распущенной светлой косой.
— Матушка! — воскликнула Слава, останавливаясь в двух шагах от Мирославы.
Только после этого женщина обратила на нее свой взор. Лицо покойной матери было неимоверно печально, а ее глаза выражали боль.
— Ты такая непослушная, дочь моя, — вдруг вымолвила Мира.
Опешив от слов матери и от того, как она холодно говорит с ней, девушка удрученно спросила:
— Матушка, вы разве не рады видеть меня?
— Слава, ты совсем не слушала меня…
— Но что я сделала не так?
— Я велела тебе хранить древний алмаз как зеницу ока! — воскликнула с горячностью Мирослава. — А ты отдала его. И отдала в дар! Как ты могла так ослушаться меня?!
— Матушка, но вы же сами благословили меня на союз с этим человеком! — выпалила в свою защиту девушка.
— Я велела тебе ехать в Архангельск! А ты что натворила?! Как же теперь ты исполнишь то, что было предначертано тебе светлыми богами? — прошептала Мира, и ее образ стал отдаляться.
Слава бросилась за матерью, надеясь нагнать ее, и закричала ей вслед:
— Я так запуталась, матушка… я так виновата… я знаю о том. Что я должна сделать?!
— Очисти свой разум и душу от тьмы и увидишь свет… он укажет тебе истинный путь… — еле слышно твердила Мира, а ее дух улетал все дальше и дальше, и через миг вовсе исчез в облаках.
Вся в слезах, девушка упала на колени, протягивая руки к небу.
Распахнув глаза, Слава резко села на кровати. Холодный пот струился по ее вискам, и она, смотря на тусклый огарок свечи, освещающий просторную спальню, поняла, что ей приснился дурной сон.
Санкт-Петербург, усадьба фон Ремберга, 1717 год
(Московская Тартария, Санкт-Петербург, 7225 лето С.М.З.Х)
Октябрь 29.
Слава гуляла по саду уже давно. Гнетущие, разрушающие мысли о том, что ее жизнь кончена, не покидали ее уже несколько дней подряд.
Последние две недели ее постоянно терзали думы о Кристиане. Девушка страдала уже давно и мучительно, с того самого дня, когда фон Ремберг покинул усадьбу и более не возвращался. Тоска съедала девушку, становясь по вечерам особенно гнетущей. Она постоянно вспоминала, как по вечерам они с мужем проводили время вместе, и как она прикладывала свои руки к его вискам, усмиряя боль. Но тут же эти приятные, интимные воспоминания окрашивались в темные тона, ибо перед ее глазами мгновенно возникала картина того последнего неприятного разговора с Кристианом, когда он сказал, что лишь использовал ее.
Теперь Слава понимала, что совершила чудовищную ошибку, доверившись этому незнакомому человеку, которого знала всего несколько недель до венчания, и который все это время играл роль заботливого, хоть и холодного мужа. Она же, как дурочка, без памяти влюбилась в него и отдала ему свое сердце, признавшись в любви. А самым ужасным было то, что она забылась настолько, что подарила ему драгоценный алмаз, завет деда, который должна была хранить более всего на свете.
В настоящее время Слава отчетливо осознавала, что фон Ремберг никогда не любил ее. А она предала ради него светлую память о матери и своих близких, утеряв бесценный самоцвет Света. И эта правда была настолько страшной, что ее душа не находила покоя ни днем, ни ночью. Она не понимала, как могла так забыться, что невольно отдала оберег матери фон Рембергу. Но Слава явственно помнила тот миг. Она как будто находилась в каком-то обволакивающем нереальном сне, а ею тогда владела
