абсолютном смысле этого слова, — острил Леха, — даже машина у нас аварийная, для завершения полноты образа. — Леха любил так вот литературно завернуть.
— И сами мы аварийные, когда неопохмеленные, — поддакивал Толян.
— Неопохмеленный слесарь — враг на производстве, — заключал Леха, и слесаря шли за бутылкой.
— Ну, что, Федор, — сказал Толян, когда Сингапура представили и назначили помощником слесаря, — раз теперь ты в команде, первое дело — надо проставиться.
— Не пью я, — ответил Сингапур.
— Какой молодец, — одобрил Феликс.
— Не выйдет из тебя слесаря, — уверил его Толян.
Толян как в воду глядел. Но не расшибленный лоб, не содранные ладони, не то, что у него все из рук валилось, это было еще ладно; и то, что смеялись над ним слесаря, и это все терпимо, не это угнетало его, не это заставляло ненавидеть эту новую — с чистого листа жизнь: угнетало невежество и глупость. Глупость определенная. В своем роде, мужики эти, эти слесаря народ был далеко неглупый, опять же, в своем роде. Другой это был ум, другая жизнь. Целый день только и слышал он о работе: трубах, кранах, вентилях, где что украсть, кому что продать, впарить, втюхать, кого как обмануть. Хитростей в этой слесарной науке было предостаточно. Но больше разговоров было о выпивке: о тех, кто продавал эту выпивку, кто наливал им, кто проставлялся, кто дал денег, кто кинул; и, конечно, разговоры о мужестве: кому Толян дал в рожу, кому Леха, кому они оба дали в рожу, (о тех, кто им дал в рожу, не говорили, это было неинтересно). И если не говорили о мужестве, работе или выпивке, то одно — о рыбалке, огороде, картошке, деревне, и все равно — заканчивалось: кому — в рожу, с кем пили, что пили. Казалось, вся цель в жизни, что Толяна, что Лехи, состояла лишь в выпивке; они часами могли говорить об этом, и пить, пить, пить. Рабочий день у них начинался с — «Ну, что, бухнем?» и заканчивался — «Ну, что, бухнем?». На следующий рабочий день первое — расспросы, как кто добрался. Мало кто чего помнил, и это было хорошо. Значит, удалось, значит, нажрались, значит, день прожит не зря. Сингапур не вникал в эти уже за первый рабочий день осточертевшие ему разговоры, ему не интересны были ни рыбалка, ни деревня — о чем любил поговорить Феликс, о тракторах, моторах и прочем — о чем Сингапур не имел ни малейшего представления, но терпеливо выслушивал подробные рассказы Феликса, посчитавшего почему-то Сингапура заинтересованным в этом человеком, может, потому что, нашел такого же непьющего?
— Этим только о водке, — говорил добродушный Феликс, — ничего святого у людей не осталось. Так-то они хорошие, но за бутылку мать продадут, наутро плакать будут, жалеть, что мать за бутылку пропили… а не за две, — философски заключал он. — Ты, вот, Федор, человек образованный, у тебя институт, ты послушай, посоветуй. Я там, в деревне, у одного пьянчужки трактор приглядел, недорого, там только в моторе… — И, с дотошными подробностями, Феликс утомлял Сингапура внутренним описанием трактора, который приглядел и хотел купить, но все не решался и спрашивал совета. Что мог ему посоветовал Сингапур?
Но не только трактора и моторы интересовали Феликса, Феликс любил пофилософствовать. Впрочем, и Толян, и Леха не чурались этого, особенно когда разговор заходил о политике, здесь они проявляли неподдельный интерес. Новости смотрели все, и каждый имел свое особое политическое мнение. Впрочем, дальше того, что в правительстве одни жиды и сволочи, разговор у них не шел.
— А как же президент, — с умыслом спросил Сингапур, — что, и он жид?
— Знаешь, — загорелся Толян, — есть такое понятие — ожидовленный. Вот наш президент и есть — ожидовленный. Купили его жиды с потрохами.
— Одного не пойму, — произнес Сингапур, — почему мы так друг друга не любим: все у нас сволочи и жиды. Странно как-то.
— А потому у нас жиды правят, что русского человека к власти — во, допустят! — Толян сунул Сингапуру дулю. — Есть один настоящий русский мужик — Евдокимов, да его, наверно, скоро жиды шлепнут, потому, что он русский, и потому, что мужик, и потому что о народе.
— А тебе самому-то нужна власть-то, ты, хрен русский? — глянул на него Леха.
— Мне она, эта власть, как попу гармонь, — мне и без нее весело, — ответил Толян, — мне за державу обидно.
— Вот и я о том же, — удовлетворился Леха.
— Антисемитизмом попахивает, — с прищуром глянул Сингапур на Толяна.
— А я и не скрываю, что я евреев не люблю, и вообще, я — националист. И уверен — каждый русский должен быть антисемитом и националистом, а иначе задавят нас жиды. Мы и так уже как колония существуем. И что любопытно, — совсем разошелся Толян, — вот выйду я сейчас на площадь и крикну: русские — сволочи и свиньи, и бей русских, — самое больше, по морде мне надают, или в ментовку, вернее, в трезвяк. Да и того не будет, у виска пальцем покрутят и довольно. А крикни я: бей жидов! — Крикни я: евреи — сволочи! — меня по роже никто бить не будет, меня прикроют лет этак на пяток за этот самый антисемитизм, и еще по телевизору покажут в американско-жидовских новостях по НТВ, что в России жидов не любят, и пора в Россию вводить миротворческий контингент с автоматическим винтовками М-16 для защиты демократических жидовских свобод. Сталина, жалко, нет, он бы им всем, этим… блядям рас…путным, — Толян в порыве погрозил Сингапуру кулаком.
— Все равно странно, — произнес Сингапур. — Какого русского не послушаешь, кричит он: бей жидов, а бьет русского. Мистика какая-то. Кричит: американцы — сволочи, а при виде американца, что-то подобострастное появляется во взгляде. И так и ждешь, что он сейчас дернет этого американца за рукав и скажет: дядь, дай десять копеек. Не знаю, но почему-то мне так кажется. Или когда в квартиру заходим, где богато живут, почему-то всегда этот взгляд замечаю.
— У кого это ты его замечаешь? — готовый обидеться, глянул на него Толян.
— У тебя, Толя, — сказал Феликс. — Ты же так и норовишь, если люди богато живут, лишний рубль с них содрать, если это, конечно, не бандиты.
— Ты чего несешь, Федяня, — обиделся Толян. — Лишний рубль содрать, — передразнил он. — Да если у них этих рублей… почему бы и не содрать, — уже усмехнувшись, признался он. — Грабь награбленное — как завещал великий Ленин. Тем более, какая у нас зарплата, а какая у них? — он ткнул пальцем в потолок.
— Я вот как думаю, — неторопливо
