мальчишки выделываются, кичатся, что ничего они не боятся, друг перед другом кичатся, и перед такими как ты, чтобы ты первый их и боялся. Бандиты — самый несчастный народ, у них ничего кроме души нет, и эта душа принадлежит Богу. И вот когда кто из них прозревает — понимает это, вот тогда он, как раньше людей не жалел, резал, теперь себя не жалеет и всего себя Богу отдает — потому как больше некому.
— Какие они у тебя все прямо идеалистические.
— Да нет, Толя, здесь никакой идиллии, здесь, правда голая, и сам ее увидишь, если всю суету сметешь. Оно ведь, когда всю суету сметаешь, и остается одно — душа. Вот и вся твоя идиллия.
— Если вот так с твоей стороны заглядывать, то купцы совсем богоугодные, вон и в передачах и везде, где про историю: кто на Руси церкви строил? — купцы строили, и все такое, — произнес Толян.
— А это мы и подошли с тобой к главному, — Феликс даже палец поднял. — Купец-то, он церкви не на последние свои строил. И строил-то как — чтобы все знали, что купец такой-то построил церковь. В этом его корысть была — от Бога церковью откупиться, да и от людей, чтобы молва была. Это, Толя, все умысел, все корысть. Вот если бы купец все свое отдал, да так, чтобы без молвы, а один на один с Богом — тогда — да. Но таких купцов я не знаю, да и никто и не знает, если только апостол Матфей, который бросил деньги на дорогу и пошел за Спасителем, да и тот был мытарем, а не купцом, а других история не знает. А знает история, что торгаши Христа боялись, что он власть их сбросит, а раз сбросит, то и деньги они свои потеряют. Ведь Христос проповедовал, что не хлебом единым сыт человек. И не разбойников Христос из храма выгнал, а торгашей. Что любопытно — Христос, который проповедовал смирение, сам взял и выгнал — силой — торгашей из храма. Каково, а? тут есть о чем подумать, тут целая аллегория. Не просто конкретных торговцев из здания храма, а вообще всех торгашей из Храма Божьего, чтобы и духу их на земле не было, — вот как я это понимаю. Разбойники и бандиты — они же не стяжатели, они ограбили, убили и деньги прогуляли, не задумываясь, что завтра будет. А торгаш каждую копеечку считает, и деньжонки бережет, а значит, и поклоняется им — деньгам. А раз деньгам поклоняется, значит, о Боге забыл. И бандит — грабит богатых, а купец-коммерсант грабит нищих — вот в чем соль-то вся. Вот в чем истина — купец по копеечке собирает, отнимая эту последнюю копеечку у стариков и больных, которые ему и противиться не могут. Зарплату, вот, недоплачивают, льготы, вот, отняли, пенсии урезали — все по копеечке и все у простого народа. Вроде бы и не с ножом, а грабят и жестоко грабят, с умным лицом, дескать, не хочешь — не работай, не покупай, не ешь, не живи. Это самое страшное — когда вот так вот грабят — с умным лицом и с видом благодетеля. Бандит, когда грабит, он и не думает выглядеть благодетелем, а эти господа при этом всё хотят еще и благодетелями выглядеть, или еще — меценатами; хотят, чтобы им за это еще и спасибо говорили. Вот в чем ужас-то весь. И уж кого они не боятся, так это Бога. Они, эти коммерсанты, как животные — живут лишь хлебом насущным. И одного боятся — хлеб этот потерять, хлеб, который они не сеяли, не растили, не собирали, а который у одного обманом купили, а другому с выгодой продали. Бог нас из рая выгнал, напутствовав, чтобы потом и кровью, трудом непосильным хлеб растили. Не напутствовал он покупать хлеб и продавать. Растить напутствовал.
— Так и грабить не напутствовал, — заметил Сингапур.
— Оно так, и грабить не напутствовал, — согласился Феликс. — Но ведь есть что-то в этом молодецкое, что-то отчаянно рискованное — ограбить! — негромко, но с какой-то даже неожиданной лихостью воскликнул Феликс. — А в торгашестве есть лишь скользкость и мерзость, и обман. Не по-русски это — хитрить и вилять, это все жидовское. Ведь тебе самому, наверное, больше казачки-разбойнички симпатичны, чем жиды-стяжатели, а? — он с какой-то даже надеждой поглядел на Сингапура.
— Конечно казаки, они веселее, — махнул Сингапур.
— Ну, вот видишь, — заулыбался Феликс. — Да и если по совести… Русские — нация не торгашей. Русские — они же вояки, вон сколько — одну шестую часть света под себя подмяли. Теряем сейчас, конечно. Но и все не вечно. Любой русский, он в душе — казак. У нас и история вся — налетели, грабанули — и домой. Какие мы, русские, торгаши? Торгаши — это евреи. Вот потому мы их не любим. Все просто. Разве казак когда полюбит купца?
— Но и среди русских есть торгаши, — с прищуром заметил Сингапур.
— А вот здесь уже Толя прав, это уже не русские, это уже ожидовленные.
— Федяня, тебя послушаешь, ты прям специалист по торгашам и бандитам, прям профессор, — Толян даже по плечу его хлопнул.
— Профессор — не профессор, а тесть, — вздохнув, ответил Феликс.
— Кого тесть? — удивился Толян.
— Зять у меня, бандит, сорви-головушка, — вздохнул Феликс. — Так что вся это мерзость, что касается человеческих страданий и переживаний, у меня на виду. Потому что живет он с нами и гол как сокол.
— Чтоб бандит и гол, как сокол?! Да они все на меринах да на БМВ ездят! — оскалился Толян. — Гол, как сокол, ну уморил!
— Ездят, только не на своих, — согласился Феликс, — а на ворованных, да отнятых, а потом все проигрывают, пропивают и разбивают. Три года уже за всем этим кошмаром наблюдаю. Если бы не внук и дочка, прибил бы его давно. Но дочка любит его.
— А любовь зла, полюбишь и… бандита, — негромко вставил Леха, и, покосившись на Феликса, прибавил, не удержавшись, — в смысле, козла.
— Хуже, — вздохнул Феликс. — Человек же он, а бестолковый. Соседи нас залили месяца три назад, так он такую пальбу из пистолета устроил… жуть. Всех перебудил — весь дом, ночью это было, под утро.
— Убил?!
— Так он же не убить хотел, а попугать. Всех напугал — сына и жену своих первыми. Убьют его скоро или посадят. Оно, может, и к лучшему. Потому как проку от него…
— Как от козла молока, — совсем осмелев, подсказал Леха.
— Хуже, — кивнул Феликс, —
