никто этого не замечает, но ты же прозрачен, как стеклышко.
– Она и правда слишком много о себе болтает.
– Да, она себя любит! – с трудом сдерживая крик, воскликнул Сэл. – Ну а что тут такого? Ты хочешь, чтобы мы все себя ненавидели, страдали и всем это демонстрировали?
Я прокрутил в памяти детали вчерашнего вечера: взмах волос, уверенность, с какой она заказала вино, не спросив совета у официанта, не поинтересовавшись у сидящих за столом об их вкусах, холодное и спокойное принятие всех комплиментов, которые она тогда получила. Она себя любила. Она себя не боялась. Я понимал, что именно это меня и пугает.
– Я знаю ее гораздо хуже, чем ты, – согласился я. – Но мне очень важно, как она при мне себя ведет по отношению к моему младшему брату. Возможно, из-за нашего непутевого отца я считаю своим долгом быть с тобой единым целым. – На последнем слове мой голос дрогнул.
Сэл молчал добрую минуту. Он водил пальцем по краю чашки, а тишина между нами тем временем становилась все напряженнее. То была незнакомая территория.
Наконец он заговорил:
– Отчасти именно из-за отношений Тилли с отцом я в нее и влюбился. Она знает, каково это – быть ненужным. Быть покинутым тем человеком, который должен бы тебя любить. Мало кому известно это чувство.
Я не смог пропустить это мимо ушей.
– Он тебя любит, – заверил я. – Но по-своему.
Сэл невесело улыбнулся:
– Выходит, ты все-таки воюешь на стороне Пола Мендосы?
– Ты разве не помнишь, как он старался, когда мы были маленькими? Он ведь и впрямь старался. Матчи «Арсенала»…
– …на которые брали тебя, а меня – ни разу.
– Или как мы ездили любоваться на рождественские гирлянды, как он тебя предупреждал, что мы скоро проедем твой любимый домик…
– Ага, – отозвался Сэл. – Гирлянды я помню. Помню, в какой-то год я от восторга выплеснул шоколад на сиденье в машине, и поездки прекратились. Как такое забудешь.
Я прикусил губу. Сэл был прав. Я помнил совсем другое. Поездки на стадион, голос папы, зачитывающего программу матча, пока мы ждем начала игры, размокшие полоски картошки фри в кульке из газеты по пути домой. Для меня эти дни особенно много значили. А Сэл ничего этого не видел. Но что мне с этим делать? Вышвырнуть из памяти все хорошие воспоминания об отце, которые и так можно сосчитать по пальцам одной руки, притвориться, что ничего не было? Как нам, людям, воспринимать окружающих, если лишить нас опыта общения с ними? Мы ведь не статуи, застывшие в неизменной позе, а переменчивый туман, облака, которые похожи то ли на собак, то ли на кошек – в зависимости от того, кто на них смотрит. Эта мысль так утешает – и будит тоску.
– Ты всегда был любимчиком, – продолжил Сэл. – Еще бы, первенец. К тому же вовсе не ты разрушил его жизнь, спустив курок ружья, из которого вылетела пуля. Это я размазал ошметки ее мозга по его загорелой коже. Это я отнял единственного человека, который его обожал. С какой стати ему меня любить после такого?
Эти слова вспороли мне нутро. Хотя с губ брата они слетели легко и беззаботно, будто он прокручивал их в уме так часто, что они утратили свою силу. Стали привычными, как рука или нога.
Меня тоже посещали похожие мысли, но за пределы моей головы они не вырывались.
– Ты смотришь на Тилли и видишь сплошную драму, – продолжал Сэл. – Но мне как раз это и нужно. Как наркотик. Каждый день что-то да происходит, что-то такое, что напоминает мне о том, что я жив, мешает зацикливаться на боли, которая, мать ее, сочится внутри меня точно из сломанного крана.
Я уперся взглядом в ковер и кивнул.
Послышался тихий стук в дверь, она приоткрылась, и в щели показалось лицо Лоры.
– Привет, – сказала она и робко улыбнулась Сэлу. – Как себя чувствуешь?
– Да так. Жду весточки.
– Если хочешь, пожарю мясо и яичницу. Еще пиво есть, будешь?
Сэл показал ей большой палец в знак одобрения, и она прикрыла дверь, бросив на меня взгляд. Не считая нашего разговора на кухне, Лора со вчерашнего вечера была удивительно молчалива. Я все думал, а не всплыли ли утром в ее протрезвевшей голове слова Матильды: «Сальваторе мне все рассказал об этой твоей девице. Которая сбежала».
Сэл принялся набирать еще одно сообщение.
– Она ответила?
Он не отозвался, но все и так было понятно.
Когда он отложил телефон в сторону, я проговорил:
– Скажи мне вот что. Почему появление Тесс так вывело Матильду из себя?
Сэл вздохнул. Он провел ладонью по волосам и замер, не опуская руки.
– Несколько недель тому назад мы разговаривали, и меня после трех стаканов пива угораздило сказать, как было бы здорово, родись у нас ребенок. Случайно ляпнул. Не уверен даже, что и правда этого хочу.
– Важно убедиться, что у вас есть понимание в таких вопросах.
– Да, вот только с Тилли так не получится. Такой маститый стратег, как Ник, у которого вечно все расписано наперед, вряд ли это поймет, но мы живем сегодняшним днем, одним моментом, будущего для нас попросту не существует.
– И что же дальше?
– Она сказала, что из нее выйдет ужасная мать. Ей не хочется портить жизнь еще одному существу. – Он поставил чашку на столик. – Думаю, увидев Тесс, она забеспокоилась о том, что я, возможно, жалею, что у меня нет детей. Думаешь, Тилльс – железная леди? Ну да. А ей только и нужно, чтобы ты так думал.
Я невольно восхитился Матильдой, а может, просто почувствовал облегчение при мысли о том, что мы наконец нашли точку соприкосновения. Мы оба знали свои слабости.
Телефон Сэла просигналил, и он схватил его. А потом начал яростно что-то печатать, а лоб его прорезали складки, как корешок зачитанной книги.
– Мне пора, – бросил он, натягивая джинсы.
– А как же завтрак? – сказал я, но он уже выскочил за дверь и застучал ногами по лестнице, втаптывая в пыль свое напускное спокойствие. Нет, вчерашняя ссора явно была из ряда вон.
– Извинись за меня перед Лорой, – крикнул он и захлопнул входную дверь.
Я подумал о Матильде, о ее признании себя, о том, как она научилась жить, не ища чужого одобрения. Она влекла и отталкивала меня, подобно магниту. Оба полюса оказались одинаково сильны. И подобно тому, как магнит может либо сдерживать, либо вызывать хаос в зависимости от того, как рядом с ним ведет себя другой предмет, Матильда могла изменить мой мир –
