напролет.
Давай займемся любовью, говорит она в первую ночь, и я повинуюсь – двигаясь неспешно, поглаживая ее волосы, как она любит. Потом мы трахаемся у стены. Она просит поднять ее, и я закидываю ее ноги себе на пояс. Она обнимает меня за плечи, и от ее прикосновения по рукам разливается сила. Мы занимаемся любовью и другими способами, но всегда лицом к лицу. Она говорит, что хочет меня видеть, хочет знать, что это я.
А потом мы распахиваем двери у изножья кровати и смотрим, как пляшут на ветру белые занавески. За окном виднеются крыши и алый закат, а мы лежим на простынях, и я почти не обращаю внимания на городской пейзаж.
Потом мы заказываем еду в номер и подолгу моемся в душе.
На второй день она вытаскивает меня из постели, и мы идем на прогулку. То и дело спотыкаясь, переходим площадь с церковью на углу и детьми, затеявшими игру на мостовой. Солнце отбрасывает блики на облупившиеся цветные стены. У каждой двери и окна стоят горшки с красными геранями, и я, закрыв глаза, вдыхаю их аромат.
На ней легкое белое платье и соломенная шляпа. Посреди площади нам встречается группка морщинистых стариков – они смотрят на нее одобрительно и обращаются к ней как к своей. Она улыбается, пожимает плечами и берет меня за руку, и стоит старикам меня заметить, как у них отвисают челюсти.
Мы пьем пиво за столиком в кафе. Я оплачиваю счет, и она ведет меня за руку в маленькую церквушку. Я прислоняюсь к скамье и наблюдаю, как она ахает, любуясь фресками и игрой света. Вскоре от золотого блеска ей делается дурно, и мы выходим на залитую солнцем улицу, я придерживаю ее рукой за талию.
Мы находим еще одно кафе и садимся за еще один столик. Нам приносят графин домашнего вина, и мы, придвинувшись поближе друг к другу, пьем его маленькими глотками, а на губах остаются яркие следы. После первого бокала она поворачивается ко мне и дарит долгий поцелуй. Ей плевать, кто нас видит.
А потом я поворачиваюсь, чтобы налить нам еще вина, и замечаю первую нить паутинки, протянувшуюся от моего бокала к ее. Крошечный паучок старательно работает лапками, выплетая из нашего настоящего прошлое. Я рву паутину и прячу ее в кулак.
В последний вечер у нас заканчиваются деньги. Мы делим на двоих самый дешевый ужин и запиваем его красным вином.
Потом проводим час в постели, и я выхожу на балкончик покурить. Вдалеке садится солнце, а мимо плывут гондолы, и я слышу смех и плеск воды.
Она встает с кровати и подходит ко мне сзади. Не проронив ни слова, льнет к моей спине, сливается со мной воедино. Когда она прижимается ко мне всем телом, я чувствую торопливый, мощный ритм ее сердца, похожий на сирену, и вдруг понимаю, что она – такой же человек, как и я.
Весна 1997
В тот день мы должны были идти в школу.
Утром мы с Сэлом зашли в автобус и устремились к задним сиденьям, на которых уже раскинулся Дэз. Он убрал ноги, и мы тяжело плюхнулись рядом, словно карманы у нас набиты свинцовыми гирями.
– Выглядите паршиво, – заметил Дэз, перебросив галстук через плечо.
Я прислонился виском к оконному стеклу и прикрыл глаза. Ночью я почти не спал и надеялся, что он уловит намек и поймет, что мне сейчас не до его подколок.
– Как дела, Сальваторе? – спросил он, взъерошив брату волосы.
Сэл дернулся в сторону.
– Отвали, Даррен, – сказал он и поставил согнутую в колене ногу на соседнее сиденье, чтобы отгородиться от Дэза.
Автобус притормозил на следующей остановке, и Дэз протяжно присвистнул, когда в салон зашла девочка. На ней была гимназическая форма, и каждое утро, когда она искала свободное местечко, на ее лице читался страх.
– Привет, красотка! – крикнул ей Дэз. – Иди сюда и присядь мне на лицо, если хочешь!
– Ей лет двенадцать, не больше, – заметил я. – Ты нормальный или как?
Он вскинул руки:
– Я что, виноват, что в наше время семиклашки выглядят куда взрослее? Рожа у нее так себе, но формы, формы-то какие!
В Эшфорде было две гимназии: мужская и женская. В них поступали те, кто хорошо сдавал экзамен «Одиннадцать плюс», и оттуда лежала прямая дорога в университет и на достойную работу. Те же, кто сдавал экзамен неважно, шли в общеобразовательную школу и в большинстве случаев бросали ее в шестнадцать лет ради работы за кассой супермаркета или чтобы получить пособие по безработице. Как раз в такую школу мы все и попали.
– Куда тебе с гимназистками, – бросил Сэл, скручивая косяк.
– Да они же там все тайные лесбиянки, – со вздохом сказал Дэз и закрыл глаза. – Неправильно это – держать взаперти столько похотливых девчонок. Им нужен парень, который понимает, что к чему.
– И, конечно, лучше всех на эту роль подходишь ты, – съязвил я, глядя в окно на вращающуюся дверь офисного центра, запускавшую внутрь вереницу людей в костюмах. Все торопятся зайти, а выйти – никто.
– Черт возьми, – отозвался Дэз, – да у меня бы там просто глаза разбежались.
– Я с вами домой не поеду, – сообщил Сэл, пряча косяк в карман.
– На свиданку собрался? – поинтересовался Дэз.
– Почему? – спросил я, глядя мимо Дэза на брата.
– Математику не сделал. Гаденыш дал мне отсрочку, но сказал, что, если я снова не справлюсь, меня оставят после уроков.
– Он у нас вел в прошлом году, – фыркнув, сказал Дэз. – Та еще тварь.
– О да. Он меня просто терпеть не может, – подтвердил Сэл.
– Возможно, это как-то связано с тем случаем, когда ты спрятался под столом и написал белым корректором «мразь» на его лакированных кожаных туфлях, – напомнил я.
– Вот это был номер! – покатываясь со смеху, сказал Дэз. – Поверить не могу, что тебя не исключили.
Сэл пожал плечами.
– Мне сказали, что меня выгнали бы, не случись это все вскоре после… – Он осекся и посмотрел в окно. – А по-моему, я просто всем показал свою творческую натуру.
– Ну вот что! – сказал Дэз. – А не пошло бы оно все в задницу, а? Не станем мы под них прогибаться. Давайте-ка проведем этот день, как нам самим вздумается. Ваш папа ведь на работе, так? – Он сунул руку в рюкзак и извлек видеокассету. – Я у брата новую порнушку стащил! Офигенная!
Сэл подался вперед:
– Я за!
– А ты, Николас? – спросил Дэз и похлопал меня по спине.
– У нас же скоро
