Потому что в мире всё-таки была справедливость. Потому что «зло не правит миром безраздельно».
Впрочем, слуги, сбежавшиеся наконец тушить пожар, даже не поняли, что их господин был убит. Все решили, что в разгар веселья с приведённым светловолосым пареньком опрокинулась лампа — и пьяные сгорели. Жаль. Господин был щедр и добр… А как Гарав уходил — не видел даже спавший сторож. Клявшийся потом, естественно, что глаз не сомкнул.
И всё это — хотя оруженосец не знал и этого тоже! — спасло жизнь Гараву.
И скорее всего — не только ему…
…На набережную он выбрался лишь под утро. Она была пустынна, вдали покачивались корабли и лодки, не утихала жизнь порта — но эта часть, слишком высоко поднятая над водой, проходившая по скале и ограниченная парапетом, заполнялась людьми лишь с восходом солнца.
Постояв немного, глядя на море, Гарав скривился и решительно сунул в рот чуть ли не всю ладонь — как можно глубже…
…Избавившись от содержимого желудка, он, постанывая от омерзения и слабости, умылся и прополоскал рот у фонтана, кстати обнаружившегося чуть подальше. Потом снова вернулся к перилам, брезгливо обходя лужу на камне (была бы возможность сделать это быстро и надёжно — смыл бы за собой) и взял с перил статуэтку. Повернул её на Запад. Представил себе комнату — конфетную коробку, где воздух пах сладко и густо, где не было ветра и где взгляд (а может, и не только взгляд) этой толстой гадины снова и снова скользил по розоватому камню, который когда-то обрёл жизнь под резцом весёлого и талантливого человека (именно так Гарав почему-то представлял себе скульптора), чтобы воспеть красоту и счастье детства в свободной и гордой стране.
— Иди домой, пацан, — сказал он по-русски.
И, размахнувшись, швырнул статуэтку как можно дальше в море — навстречу поднимавшемуся утреннему ветру с Запада.
Честное слово — ему показалось, что статуэтка не упала вниз. Яркой белой вспышкой обернулась она над морем и…
Да нет. Показалось, конечно.
* * *
Эйнор не спал. Фередира не было вообще, а рыцарь сидел у стола и писал. Но Гарав ещё издалека — полог был откинут, лампа давала хороший свет, да и уже почти рассвело — понял, что его ждут.
И точно. Едва он, кивнув невесть откуда взявшимся стражникам (утром их не было и в помине), вошёл в палатку, как Эйнор отложил перо и холодно посмотрел на оруженосца. На скуле у Эйнора был совершенно мальчишеский синяк, на лбу — длинная глубокая ссадина. Следы турнирных поединков, которые шли весь день.
— Фередир сбежал заявлять о твоей пропаже коменданту крепости, — сказал рыцарь. — Клянёт себя, что оставил тебя одного. Хотя я был уверен, что ты просто загулял и, судя по всему, не ошибся… Эй! — повысил он голос. — Кто там; сообщите коменданту, что мой второй оруженосец нашёлся и верните, наконец, первого! Иначе он подпалит город!
— Исполним, — отозвался снаружи спокойный голос, послышались лязг металла, удаляющиеся шаги.
— Эйнор, — Гарав вздохнул, распуская перевязи. — Ты меня потом накажешь, ладно? Я очень есть хочу. Очень. Можно? И спать хочу. Потом, ага?
На скулах Эйнора на миг вспухли желваки, глаза стали недоумённо-гневными. Но потом он нахмурился, глядя, как Гарав, присев на своё ложе, с какой-то болезненной натугой тащит с ног сапоги. И спросил тихо:
— Что случилось, Волчонок?
Гарав — он стащил сапоги, поставил их рядом друг с другом, но так и не выпрямился — поднял блестящие глаза. Как будто и правда глянул из глубины норы одинокий волчонок… И опять опустил их.
— Ничего, — с усилием ответил он. — Просто обидно. Всё обидно. И бессмысленно… Можно я лягу? Я не буду есть, потом поем. Ну можно?
— Раздевайся и ложись. — Эйнор встал, отошёл к опорному столбу палатки и внимательно смотрел, как Гарав укладывается.
— Когда мы уедем? — спросил тот уже из-под тонкого покрывала.
— Завтра утром, — ответил Эйнор. Помолчал и сказал: — Я не буду тебя наказывать. По-моему, ты себя уже наказал. Отдыхай.
— Эйнор, — Гарав повозился на ложе. — Расскажи мне про Нуменор. Пожалуйста.
Эйнор помедил секунду, потом подошёл и уселся на пол рядом с ложем оруженосца.
— Ну слушай, — сказал он.
Дом родной — подарок моря,Ты прекрасней всех земель.Ротинзиль в ночи сияет,Эаранна — Эарэль.
Белых скал знакомый очерк,Чаек шумная метель.Там прибой как гром грохочет,Эаранна — Эарэль.
Гарав спал. Спал, уткнув нос в сгиб закинутой на лоб руки, спал, ровно и спокойно дыша. Эйнор улыбнулся и продолжал петь:
Там река течет, сверкаяИ сияя средь полей,К солнцу травы прорастают,Эаранна — Эарэль.
А в долине плодородной —Древний город королей.Черным стягом ветр играет,Эаранна — Эарэль.
Мореходов смелых гавань,Многокрылых кораблей —Бороздят они полмира,Эаранна — Эарэль.
Он продолжал петь, и голос его был весёлым, хотя на ресницах рыцаря дрожали слёзы.
Я вернусь к тебе, мой Остров,Моря дар, звезда морей,Океана жемчуг ясный,Эаранна — Эарэль.[53]
…Когда Фередир вошёл в палатку — усталый, раздражённый и злой, — то на пороге остановился и махнул здоровой рукой.
Гарав спал на своём ложе. А рядом, растянувшись на полу и устроив щёку на локте неловко вывернутой руки, явственно сопел носом кардоланский рыцарь Эйнор сын Иолфа.
Судя по лицам, обоим снилось что-то очень хорошее.
Глава 16, в которой Гарав осознаёт, что война — очень сложное занятие
Артедайнцы приехали к Нараку ночью, когда Гарав маялся за партией в «башни»[54] с Фередиром — до конца дежурства оставалось полчаса, не больше. Играть с Фередиром было невозможно, потому что он играть толком не умел и не хотел учиться — но считал себя великим мастером. Эйнор, который, собственно, и научил Гарава этой интереснейшей игре, на предложение сыграть партию сказал несколько достаточно грубых слов и уткнулся в какие-то списки, разложенные на столе. Другой рыцарь и оба его оруженосца просто дремали на лавках (а Гарав уже по себе знал, что в таких случаях людей будить чревато).
Нарак вышел из покоев сам, нетерпеливо дёрнул рукой — «сидите!» — и остался стоять посреди караулки, неотрывно глядя на дверь. С ним были — вышли из кабинета, хотя Гарав мог поклясться, что туда они не входили! — новый майордом, двое из трёх сенешалей и — Гэндальф, который нагло не узнал заулыбавшихся мальчишек. А буквально через минуту в смежных комнатах зазвучали шаги, негромкие голоса; Нарак снова жестом остановил повскакавших было дежурных — и в караулку следом за третьим сенешалем вошли несколько человек, среди которых выделялся один… Никогда раньше Гарав не видел Арвелега, но понял, что это — князь. Вместе с людьми были трое эльфов-нолдоров — двое очень похожих на Элронда, но неуловимо моложе, третий — незакомый, на одежде которого был вышит лист. Вся компания, так и не проронив ни единого слова, вернулась в княжеский кабинет — будто в какой-то странной игре. Гарав уже хотел назадавать целую кучу вопросов, но Эйнор превентивно поднял глаза и с полминуты смотрел на оруженосца, пока тот, вздохнув, не вернулся к игре, так ничего и не сказав.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
