Ответа не последовало. Артур вдруг ощутил противоестественную тягу к латинской грамматике...
– Сын мой, ты ничего не хочешь мне сказать? Артур с минуту помолчал, а потом с надеждой в голосе произнес:
– Отец, можно мне вернуться в класс? – На его широком лице промелькнула хитрая ухмылка, но тут же исчезла, и он прибавил серьезно: – Ведь если я стану когда-нибудь хозяином, то мне сейчас нужно прилежно учиться, правда?
Пол какое-то время разглядывал сына, а потом вздохнул:
– Да, дитя, ступай. Мы поговорим как-нибудь после.
Артур вышел, а Пол повернулся к окну и стал невидящими глазами глядеть на заснеженные дорожки. Он был слишком стар, чтобы перемениться, а между ним и Артуром, похоже, непреодолимая пропасть. Если бы Джон... Но даже думать об этом – безумие. Хотя есть еще и его ребенок... О, как тяжело, будучи отцом десятерых детей, остаться в одиночестве, даже без внучат, копошащихся в детской…
В крошечном домишке на краю деревни лежала Мэри Смит. Она умирала. До лета было недалеко – стоял апрель 1572 года – и снег почти весь растаял, а на проталинах уже зеленела молодая травка. В чистом воздухе звенели нежные голоса ягнят, а матки отвечали им ласковым блеянием. Но Мэри Смит уже не увидит лета... Могильный холод давил ей на грудь с самого Рождества, она задыхалась – а отчаянная борьба за каждый глоток воздуха изнуряла ее еще сильнее.
Ее муж, Дик, умер несколькими годами раньше, а старший сын, Робин, огромный широкоплечий мужчина тридцати двух лет, был деревенским кузнецом. Хороший человек, спокойный, работящий и сердечный, он был женат и имел уже троих детей. Ее второй сын Джон, которому исполнилось тридцать, жил в соседней деревне, тоже был женат и имел четырех малюток. Двадцатисемилетняя Бетти была замужем за плотником, уже трижды стала матерью и ждала четвертого ребенка, а Сэл, младшенькая, вот уже два года лежала в могиле – она не перенесла очередных родов. Ее вдовец женился вновь – ведь шестерым малюткам, которых Сэл ему оставила, нужна мать.
В маленьком пропахшем дымом домике томился народ – людей собралось гораздо больше, чем когда-либо за всю жизнь Мэри Смит. Пришли все ее дети и внуки, чтобы проститься с ней. Так оно от веку и происходит – человек отходит в лучший мир в окружении близких, в родных стенах, каждый дюйм которых знаком как свои пять пальцев... Мэри лежала с закрытыми глазами, но все равно видела и торфяной очаг, и оловянные тарелки на полке, заботливо сложенные в аккуратные стопки и до блеска натертые песком, и чистенький трехногий табурет, который муж Бет сгосподинил для Дика, на котором сама Мэри тысячу раз сидела, готовя овсянку... Видела она и красивое распятие, искусно сделанное из дуба и слоновой кости, подаренное ей госпожой Нэн, когда...
Мэри открыла глаза. Одного из детей недостает. Робин заботливо наклонился над ней.
– Что, мама?
– Где ваш брат'? – хотела сказать Мэри, но сквозь хрипы, с трудом вырывавшиеся из ее иссохшей груди, сын расслышал лишь одно слово.
– Джон здесь, мама. – Озадаченный Робин посторонился, пропуская Джона поближе к постели умирающей. Мэри вновь закрыла глаза и сжала кулаки в бессильном отчаянии.
– Джэн... – выговорила она наконец. – Позовите Джэна. – И задохнулась, истощив последние силы.
Братья Смиты переглянулись, и Робин задумчиво произнес:
– Лучше, если отправишься ты, Джон. Беги прямиком в Уотермилл-Хаус и быстренько покличь господина Чэпема. Ноги в руки!
Но у Джона, который ходил в школу вместе с Джэном, появилась идея получше. В кузнице стояла лошадь – а Уотермилл находился в десяти минутах хорошей скачки. Владелец коня не станет возражать, верно? Уж такой особый случай! Джон быстренько втолковал хозяину свою надобность, вскочил в седло и помчался в Уотермилл.
Джэн последнее время редко виделся с молочными братьями – по крайней мере, после женитьбы на Мэри, которая отнюдь не поощряла его знакомства со Смитами. Но он тотчас же последовал за Джоном, а войдя в домик, опустился на колени у ложа больной и, плача, покрыл поцелуями руки той, что его выкормила. Когда горячая слеза обожгла ее кожу, Мэри открыла глаза и улыбка чудесно преобразила ее старое, изборожденное морщинами лицо.
– Джэн... Джэнни...
– Я тут, мама. Я сразу же приехал, лишь только узнал. О, мама...
– Мой малыш Джэнни... мой мальчик... – прошептала Мэри. Она хватала губами воздух, и Джэн отчаянно сжал ее руку, пытаясь хоть как-то помочь... – Уже недолго, малыш. Так рада видеть тебя...
– Мама... я ничего не знал... Я приехал бы гораздо раньше...
Мэри чуть покачала головой и снова опустила веки, в полнейшем изнеможении. Джэн молча смотрел на нее. За спиной у него безмолвно застыли молочные братья и сестры, уступая ему право у постели – хотя им она была мать и по крови, а вот для Джэна... Но он ведь джентльмен, и к тому же вечный мамин любимчик. Он господин Морлэнд из Уотермилл-Хауса, и может взять все, что бы ни захотел – ему по праву принадлежат даже последние слова умирающей. Джэн в отчаянии глядел на женщину, молоко которой питало его в младенчестве, которая в течение первых восьми лет его жизни кормила, одевала, обстирывала и утешала его... В объятиях ее находил он защиту и утешение в детских своих горестях – но ведь она также была последним человеком, не считая неумолимой Нанетты, знавшим тайну его рождения...
– Мама... – настойчиво зашептал он. – Мама. – Глаза умирающей наконец открылись – они полны были невыразимого страдания, для нее уже ничего не существовало в целом мире, кроме борьбы за очередной вздох... – Мама... ты должна сказать мне... про моих отца и мать. Кто была моя настоящая мать? Мама, ведь ты же знаешь! Скажи мне. Кто была моя мать?
Полные слез глаза Мэри посмотрели на него, и он сжал ей руку, безмолвно моля понять его и ответить. Мэри же унеслась воспоминаниями в ту далекую зиму – о, как давно это было... Картины мелькали перед ее мысленным взором, сменяя друг друга, – темная ночь, Нанетта в теплом плаще, снег, жалобно мяукающий новорожденный, копошащийся у нее на груди под плащом, – как давно... И поведанный ею рассказ о рождении Джэна – такой скорбный, такой горестный... Бедная женщина! И бедный джентльмен...
– Он, должно быть, хотел знать... – прошептала побелевшими губами Мэри. Он наверняка хотел знать, хотел выяснить все, мучился подозрениями... Да, наверняка он подозревал, как же иначе!
– Кто, мама! Кто хотел знать? – настойчиво спрашивал Джэн. Мэри глядела на него, ее глаза чуть прояснились. Джэн, ее дорогой Джэнни женился на этой маленькой дряни, которая увела его из лона истинной церкви... И все ее неуемное честолюбие! Почему ты оставил веру свою, Джэнни? Она умоляюще глядела на Джэна, а он склонился над ней, обуреваемый совершенно другими мыслями.
