снова спросил, только уже умоляюще: – Можешь ты подумать о человечестве?
– Человечество! – Харви взорвался издевательским хохотом. – Да я ненавижу всех сукиных детей, у которых хоть раз заболел живот!
Наступившую паузу заполнил топот на верхней палубе. Внезапно Исмей смутился. Он дал волю эмоциям, хватит, надо расслабиться. Выражение тревоги на его лице растаяло.
– В таком случае больше мне нечего добавить, – заявил он обычным тоном. – Я ухожу. Но я знаю тебя слишком хорошо и потому ничего не опасаюсь. Все, что тебе нужно, – это передышка. Четыре недели – не так уж много. Но вполне достаточно. Я в тебя верю, видишь ли. Возможно, знаю тебя лучше, чем ты сам.
– Да неужели? – усмехнулся Харви. – Боже мой!
Они снова помолчали, затем Исмей протянул руку:
– До свидания.
– До свидания, – отрывисто ответил Харви и после недолгих колебаний, отвернувшись, со сдержанным раскаянием тихо добавил: – И спасибо.
– Я буду рад твоему возвращению, – сказал Исмей. – Ты вернешься и начнешь все заново.
Он сухо и ободряюще улыбнулся. А потом за ним закрылась дверь.
Вернуться… и начать все заново? После ухода Исмея, сидя в одиночестве на том же месте, Харви сказал себе с внезапной убежденностью: он никогда не начнет заново. В любом случае, какое это имеет значение? Все в прошлом, кончено, баста! А сейчас необходимо выпить – ему хотелось этого настолько сильно, что при одной мысли о выпивке рот рефлекторно наполнился слюной. Странно, что алкоголь ему помог. Это было лекарство, и так Харви к нему и относился – как к полезному лекарству, которое он использовал сознательно, потому что оно притупляло остроту его страданий, смягчало муки разума, трепещущего в агонии. Эта тема была им бесстрастно изучена. Он не был пьяницей. Он был ученым, не связанным банальным моральным кодексом и признававшим единственную добродетель – правду. Правду, которую он всегда искал, неуязвимую для глупости, пошлости и ортодоксии. Он добивался свободы, чтобы творить свою судьбу, исходя из собственных желаний. Это была здравая мысль, не лишенная к тому же некоего горького утешения.
Харви по-прежнему не двигался с места, страстно желая выпить, чувствуя, как легкая дрожь перетекает из пальцев в предплечья, превращаясь в спазмы нервного раздражения. Но как ни странно, с яростью и жесткостью по отношению к себе он оттягивал мгновение освобождения. Он выпьет, когда корабль снимется с якоря, не раньше. Он сидел и ждал. Ждал отправления.
Глава 2
Корабль, казалось, тоже чего-то ждал. Люки грузовых отсеков на шкафуте задраены, прикрыты брезентом, все готово к отплытию. В отдалении, у паровой донки, стояли двое моряков в синих фуфайках, окруженные клубами шипящего пара. На носу боцман вертел в пальцах свисток, а у сходней слонялся Хэмбл, судовой казначей, стряхивая пыль с лацканов своего мундира, поглаживая усики и поправляя черный галстук, – все эти движения выдавали нервное ожидание.
Буксир уже давно отошел. Прочно утвердившись на мостиковой палубе, низкорослый мужчина в форме не отрывал пристального взгляда от причала. Наконец, не поворачивая головы, окликнул находящихся на мостике. Сразу после этого на долгой печальной ноте провыла сирена, звук повторился, потом еще раз. В ту же секунду от расплывчатого портового фона отделилось какое-то пятнышко и устремилось к кораблю. Оно приближалось, и вскоре обнаружилось, что это моторный баркас, подгоняемый тревожным завыванием сирены. Он подскакивал на воде, оставляя за собой волнистый след и будто бы демонстрируя страшную спешку. Через три минуты моторка мягко стукнулась о борт судна.
Помимо дорогих на вид чемоданов и рулевого – явно огорченного тем, что пришлось задержать судно, – в баркасе находились трое пассажиров.
И теперь они поднимались на борт.
Первым шел Дэйнс-Дибдин – высокий поджарый пожилой джентльмен с моноклем. Рыжеватый и словно слегка подвяленный, он тем не менее прекрасно сохранился, да и происхождением отличался безукоризненно чистокровным. С первого же взгляда на него становилось понятно, что это приличная персона, не подверженная распаду и склонная к туповатому фатализму. Представители этой породы могут сегодня прогуливаться по Бонд-стрит, а завтра, свежевыбритые, с простецкой безмятежностью пересекать пески Сахары.
Тяжело дыша, он выбрался на палубу и повернулся, чтобы помочь своим спутницам – женщине и девушке, поднимающимся по сходням. В этот момент Харви, возмущенный задержкой, распахнул дверь каюты. Его мрачный взор внезапно приковала к себе сцена прибытия: официальные приветствия, почтительность Хэмбла, торопливая возня вокруг багажа, взволнованная суета горничной, необычная шумиха. С холодной отстраненностью он отметил все эти признаки присутствия влиятельных особ и мгновение спустя, когда две женщины ступили на палубу, окинул их непроницаемым взглядом.
Старшая была высокой, пышнотелой и элегантной – томная обладательница манер столь самоуверенных, что они вызывали безотчетное раздражение. Возможно, именно манеры Элиссы Бэйнем нервировали двух ее бывших мужей настолько, что это привело к бракоразводным процессам. Возможно, нет. Бесспорно одно: в свои тридцать два выглядела она великолепно. Но то было небрежное великолепие. Казалось, на внешние события – какая скука! – отвлекалась лишь десятая часть ее мозга, остальные девять десятых были сосредоточены на самой Элиссе. Если на ее лице не отражались какие бы то ни было признаки оживления, значит она решила, что происходящее не заслуживает внимания. Однако было в выражении ее лица нечто примечательное – легкий вызов, а теперь, когда оно стало спокойным и черты его разгладились, на нем читалось высокомерие, почти брюзгливость. По-своему красивая, колоритная женщина: прекрасный цвет лица, лучезарные глаза, крупный рот, крепкие белые зубы.
Девушка рядом с ней казалась до странного юной – и именно эта особенность Мэри Филдинг немедленно привлекала внимание. В свои двадцать пять лет она временами выглядела на пятнадцать, не больше. Среднего роста, стройная, тонкокостная и легкая, с маленькими руками и ступнями, с пылким, живым лицом. Коротко стриженные темно-каштановые волосы обрамляли высокий лоб. Мелкие идеальные зубы, синие глаза, вокруг радужек – необычные кольца более темного оттенка. Очень глубокие глаза, наполненные сиянием, словно изливавшимся через край тьмы. Хотя случались моменты, когда в этих глазах стояла странная недоуменная печаль, сейчас они словно приплясывали от необычайной радости. Одета она была довольно небрежно – в мешковатый коричневый твидовый костюм.
Женщины приближались. Приготовившись к тому, что они пройдут мимо, Харви подчеркнуто отвел взгляд. И в этот момент его увидела Мэри Филдинг.
Она тихонько ахнула, лицо побелело, в сияющих глазах вспыхнули одновременно радость и испуг. Она замешкалась, остановилась. Харви, подняв голову, встретился с ней взглядом. Он не знал ее, никогда прежде не видел. С каменным лицом он воззрился на незнакомку.
Тогда она потупилась. И снова в глубине своего существа ощутила страх, ужасный
