— А вы смотрите глубже… в женскую душу, — откровенно заявила она, поправляя в вырезе форменной блузы маленький серебряный крестик, своим движением вызвав из моей памяти давно забытый кавказский пейзаж — крохотную серую церквушку, затертую меж двух внушительных горных уступов.
Я тряхнул головой, отгоняя чудовищную ассоциацию, и сконцентрировался на шикарных косах, спускавшихся вдоль ее полных рук за край стола, но и тут услужливая память подбросила картинку — косы напомнили мне щупальца мертвого саломарского гостя с дырой в многоглазой голове.
— Смотрите глубже, — истолковав мой застывший взгляд в свою пользу, подбодрила чудовищная регистраторша, — про погляд в уголовном кодексе ничего не написано.
И она картинно отбросила косу за плечо.
Но я уже не смотрел в ее сторону. Косы-щупальца стояли у меня перед глазами. Я понял, как доказать одну из своих гипотез. Другую, не менее фантастическую, я собирался подтвердить или опровергнуть прямо сейчас.
Я включил все свое очарование, и толстокосая регистраторша наконец сказала мне, что Гокхэ спит в своей четвертой палате, после чего я с чистым сердцем отправился… под окна больницы. Отсчитал четвертое и осторожно заглянул внутрь.
Парень действительно спал. Возле него на стуле сидел знакомый доктор Айболит, неторопливо нашлепывавший что-то в ноутбуке, лежащем у него на коленях.
— Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, — прошептал я, стараясь сосредоточиться. — Приходи к нему лечиться и корова…
Доктор оторвался от ноута и глянул на больного. Я присел, скрывшись под подоконником:
— …и волчица, и жучок, и червячок…
За рамой что-то зашуршало. Видимо, Айболит подошел к Мэё. Раздался слабый стон. Я на мгновение поднял голову над подоконником и увидел, как доктор нагибается к Гокхэ. Глаза мальчика были открыты, а губы едва заметно шевелились.
Судя по тому, как хмурился доктор Семчев, склоняясь к самому лицу пациента, Гокхэ бредил, и бред этот не очень нравился эскулапу. Мэё протянул над одеялом бледные руки, но Семчев сосредоточенно рассматривал зрачки больного.
— …и медведица… Тупая напыщенная медведица… — мрачно констатировал я, заметив на запястье Гокхэ плотную марлевую повязку. Вся эта толпа врачей умудрилась начисто забыть о главном — возможно, пластырь они сняли вовремя. Однако забыли предупредить медсестру, чтобы при перевязке она закрывала бинтом только рану на руке и оставляла видимой татуировку. Последняя старательная медсестричка для верности замотала левую руку Мэё от локтя до запястья. Из чего следовал простой вывод: врачи продолжали вытаскивать с того света мастера Суо. И, пожалуй, это было мне на руку.
Я медленно прополз под окном. Потом выпрямился и снова отправился, на этот раз почти бегом, в регистратуру.
К дяде Бруте меня пропустили без особенных проблем.
— Дядь Бруть, — прошептал я ему на ухо в ответ на его приветствие, — у тебя телефон работает?
— Естественно, — ответил он, недоуменно поднимая брови.
— Ровно через восемь минут ты позвонишь в регистратуру и попросишь к телефону доктора Семчева из четвертой палаты. Держи его на телефоне, сколько сможешь. А как сорвется — тут же звони мне.
— Зачем? — насторожился дядя.
— Надо! — веско ответил я. — Кстати, как ты себя чувствуешь? Хорошо? Вот и славно. Больше кури…
И выскочил за дверь. Я где-то слышал, что лучше всего запоминается последняя фраза.
* * *
Дядя Брутя, к моему облегчению, выполнил задание в точности. Я уже караулил у дверей палаты, когда медсестра позвала Айболита к телефону. Еще через минуту я стоял у постели больного, точнее, полулежал на ней, придавив к одеялу тонкую руку полоумного юного гения, в которой были зажаты ножницы, что оставила на столике медсестричка, так усердно перебинтовавшая раненого живописца.
— Убирайтесь, — жестко сказал мне Мастер. В желтых глазах пылал такой огонь, что мне стало несколько не по себе.
— Перебьетесь, — резко ответил я, наваливаясь на него в попытке отнять ножницы. — Ваш доктор вот-вот вернется.
— Вот именно, — отрезал он сухо. — Я ждал, пока этот старый идиот уберется из палаты. Вы некстати, так что пойдите прочь. Я мастер Суо и имею право потребовать хоть немного одиночества!
— Я не слишком хорошо разбираюсь в живописи, — усмехнулся я, — так что мне плевать, что вы о себе думаете. Но сейчас вы заняли тело человека, которому я не хочу причинять зла. У меня есть к вам отличное предложение, Суо.
— Мастер, — огрызнулся он. — Зовите меня Мастером. Кто вы такой, чтобы торговаться со мной? Вы тоже хотите один из этих проклятых гобеленов?
— Да пес с ними, — честно ответил я, — плевать мне на гобелены. Я простой журналист и чужд высокого искусства. И у меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться. Вы отвечаете мне на пару вопросов, а я… помогаю вам уйти из жизни.
— Вы на это готовы? Если вы обманете, я засужу вас, щенок, — зашипел Суо. Никто не узнал бы в этом озлобленном желчном типе скромного мальчишку Гокхэ. И я без тени сомнения заверил Мастера, что совершу эту противозаконную любезность в ответ на его интервью. Он кивнул мне и выпустил из руки ножницы, которые, скользнув по одеялу, звякнули о кафельный пол.
Пожалуй, кто-то скажет, что я убил гения. Может, сдай я Гокхэ хорошему психиатру, тот и сумел бы вылечить больную душу Мастера, заключенную в теле Мэё, но риммианец сам выбрал смерть, окончательно обессмертив себя в веках. А у Гокхэ впереди еще была долгая и, кто знает, возможно, даже счастливая жизнь. Поэтому я без сожаления простился со старым говнюком Суо, сорвав бинты с рук хрупкого и очаровательного, как Парис, мальчика-скульптора. Мэё открыл глаза, некоторое время недоуменно пялился в потолок, а потом — привычным жестом глянул на запястье.
— Добрый день, дружище, — сказал я ему, садясь на край кровати. — Как настроение?
— Я помог вам, господин Шатов? — спросил мальчик слабым голосом, хлопая длинными ресницами. Его желтые глаза от усталости и пережитого стресса отливали янтарем. — Саломея Ясоновна довольна мной?
Я заверил его, что Саломея Ясоновна в полном восхищении, и решил, что недолго Николаосу оставаться маминым фаворитом.
— Как вы думаете, Носферату, могу я ей что-то подарить?.. Я так хотел бы поблагодарить ее за все, что ваша мама делает для меня, — прошептал Мэё, смущаясь, так что его перламутровая кожа покрылась мерцающим румянцем.
— Подарите ей фен, — посоветовал я, скрыв улыбку. — Она будет вам очень благодарна.
Вернулся доктор. Но я не стал объясняться с ним и вышел. Потом прибавил шаг, а потом и вовсе побежал, потому что мысли, почуяв верное направление, бросились по нему, как хорошие гончие, и я едва поспевал за ними.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
