— Подарите ей фен, — посоветовал я, скрыв улыбку. — Она будет вам очень благодарна.
Вернулся доктор. Но я не стал объясняться с ним и вышел. Потом прибавил шаг, а потом и вовсе побежал, потому что мысли, почуяв верное направление, бросились по нему, как хорошие гончие, и я едва поспевал за ними.
* * *
Марта караулила меня, стоя на крыльце. Но я не позволил ей наброситься с упреками. Кинул в сумку, чтобы не тратить время на пробег по магазинам, несколько пачек сигарет, одну из новых маминых туфель, переложил в карман свежей рубашки карту с уже трижды за этот безумный день просмотренными фотографиями мертвого саломарца. И сбежал, не говоря ни слова.
Видимо, Санек уже убедил себя в том, что знает, чего от меня ждать, потому что, когда я ворвался в музей, держа во рту сразу две зажженные сигареты и размахивая сумкой с торчащей из нее маминой туфлей, он опешил.
— Шатов, вы идиот? — предположил он вежливо, выступая из полутьмы. Музей погружался в сонное оцепенение ночи.
— Вы здесь, отлично, — объявил я, торопясь. — А Анна Моисеевна?
Сигареты не помогали. Адреналин, закипавший в моей крови, видимо, усиливал действие саломарского яда. Я чувствовал, как меня начинает трясти, круглые пятнышки снова заалели, так что край одного стал заметен под манжетой рубашки. Видимо, химия организма решила преподнести мне очередной сюрприз.
— Пойдемте в кабинет директора, Шатов, а то вспугнете преступника. Вы невменяемы? Это яд?
— Может быть, — отмахнулся я, изо всех сил стараясь удержать в голове с таким трудом сложившуюся картинку. — Не обо мне речь. Насяев!
— Что — Насяев? — спросил Санек, заталкивая меня в кабинет. Там ярко, не скрывая своих ватт, горели все лампы и люстра под потолком. Однако окна были плотно закрыты металлическими створками и завешаны шторами, чтобы даже луч света не проникал наружу. Возле директорского стола уже сидела напряженная и печальная, как все бюджетники, Ирина Алексеевна Муравьева. Под столом в корзинке смирно обретался Экзи. Увидев меня, он вильнул хвостом, слез с подушки и тотчас, задрав ногу, напрудил огромную лужу.
— Прошу пр-р-рощения, — проговорил знакомый ровный голос. — Не удержал. Критическое наполнение.
— Эх, блин, — выдохнул Санек. — Ирина Алексеевна, где у вас тут уборщица? Хоть тряпку принесите, вытрите.
— Эхблин — это его брат, — заметил я, скидывая с плеча сумку, — а его имя Экклезиаст.
— Да хоть Эхнатон, — рыкнул Санек. — Забирайте собаку, Шатов. Сладу с ним нет никакого. Вот, пришлось господина Уроса попросить пока придержать пса, а то жрет все подряд и музейных работников за ноги кусает.
Урос вытянул изо рта послушного, как агнец, Экзи пучок черных нитей, сложил в крошечную ладошку и помахал мне, приветствуя.
— Оставить его в отделе не смогли, — продолжил Санек. — Без контроля со стороны нашего свидетеля он в полчаса все изгадит, а господин Урос нужен здесь для следственного эксперимента. Так что не компостируйте мне мозг, Шатов, рассказывайте, что вы узнали о Насяеве, забирайте собаку и до свидания.
— А облава в запаснике?
Ирина Алексеевна, повинуясь грозному взору Санька, бросилась за тряпками — убрать за лохматым свидетелем, хотя ее желание услышать, что же все-таки я знаю о Насяеве, читалось во взоре искусствоведа Муравьевой даже невооруженным глазом.
— Анна Моисеевна уже все подготовила, — заверил Санек сурово, — там справятся без вас.
— Отлично, — заявил я, — тогда у нас есть время поговорить.
Мои домыслы и предположения напоминали плотный клубок, разобраться в котором и мне самому было непросто. Но я решился говорить открыто и разматывать нить постепенно, хотя бы для того, чтобы вновь не запутаться самому.
— Мы не можем прилюдно взять Насяева за жабры, обвинив в шпионаже, так? — начал я медленно. — Даже если он попадется в ловушку Анны Моисеевны, мы вообще не можем привлечь его по-тихому, потому что вокруг саломарского дела сейчас вьются такие рои журналистов, что в одно мгновение арест Насяева будет известен всему миру.
— Это я знаю и без вас, Носферату Александрович, — бросил Санек раздраженно. — Что вы предлагаете?
— Его можно осудить за другое преступление! Причем так, что журналисты будут в полном восторге и общественность встанет на нашу сторону.
— А вы сказочник, Шатов, — пробормотал Санек. Какое-то странное азартное раздражение захлестывало меня, занудство и непонятливость коллеги казались несносными.
— Вы не понимаете! — Я выхватил мамину туфлю и постучал ею по дубовой столешнице.
— О, в Хрущева играете, — саркастически заметила, появляясь в дверях, Анна, — туфлей по столу — неожиданно. Кстати, передайте Саломее Ясоновне — отличные туфли. Пусть бросит мне на почту электронный адрес бутика.
Анна подошла ближе, глянула на мое лицо и ужаснулась.
— Что вы смотрите, тоже мне, разведчик, — набросилась она на Санька, — он же у вас сейчас замертво рухнет. Давайте сумку, которую привезли с собакой.
Анна вытащила уже знакомую пачку никотиновых пластырей, расстегнула мне ворот рубашки и прилепила несколько прямо на бордовые кружки саломарской сыпи. Может, от тепла ее рук, может, от новой волны адреналина, вызванной этим касанием, я почувствовал, что силы оставили меня, и, не удержавшись на ногах, стал сползать по столу на пол, выронив туфлю.
— Ну же, Ферро, — прошептала Анна, хлопая меня по щекам. — Давай же, рассказывай, что ты там придумал. Говори. Говори.
— Я знаю, кто убил Раранну, — шепнул я.
— И я знаю, — видимо, все еще считая мое поведение спектаклем, пробормотал Санек. — Муравьев.
— Хватит, доигрался в Пинкертона. Вызываем «Скорую» и под капельницу тебя, паразита, — прошептала Анна, трогая мой лоб. — Надо было еще вчера тебя в больницу. Крепкий, бодрячком держался.
Анна выглядела по-настоящему испуганной. Наконец серьезно встревожившийся Санек тоже подбежал ко мне. Даже Урос выбрался из собаки и подкатился к моему плечу плотным черным шариком, из которого мне в нос тотчас полезли ниточки полиморфа — снимать биометрию. Лишенный узды Экзи нырнул между ног Санька и принялся лизать мне лицо, мешая саломарцу закончить осмотр.
— Консула убил Насяев, — прошептал я, отстраняя слабеющей рукой навязчивого пса и незваного полиморфного доктора. — Могу доказать. И мы его посадим.
* * *
Я снова попытался всучить Саньку туфлю, чем, видимо, подтвердил его подозрения в моей невменяемости. Анна набрала номер «Скорой», но осеклась. Я понимал ее — сигнал «Скорой», едущей в закрытый на ночь музей, скорее всего, привлечет внимание. Насяева можно будет не ждать. Схватить его за руку можно, лишь создав иллюзию, что он способен беспрепятственно проникнуть в музей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
