— Не кричи так, Турмс, — попросила Арсиноя. — Вечно ты придираешься ко всяким пустякам, вот и сейчас позабыл, что речь идет о твоей жизни. Ты ведь сам знаешь, каким упрямым бывает Дориэй, когда вобьет себе что-нибудь в голову, а придумать он может все, что угодно. Ему с самого начала казалось, что малыш похож на него, а тут еще я решила пошутить и кисточкой нарисовала ему в паху такой же знак, какой, по уверениям Дориэя, имеют от рождения все истинные гераклиды. Я вовсе не добивалась того, чтобы Дориэй отодвинул тебя в сторону, я только хотела, чтобы он сделал мальчика своим наследником.
Она увидела мое лицо, поспешно шагнула назад и пригрозила:
— Если ты, Турмс, ударишь меня, то я пойду и разбужу Дориэя. Я думала, что он будет молчать об этом, но он захотел отобрать меня у тебя и после рождения мальчика ненавидит тебя так, что даже не хочет дышать с тобой одним воздухом.
Мне казалось, что мысли мечутся у меня в голове, как рой гудящих пчел, и каждая из них жалит меня. Я давно должен был догадаться, что Арсиноя что-то задумала и это «что-то» куда серьезнее, чем ее обычные капризы и хлопоты из-за нарядов и драгоценностей.
Сердце подсказывало мне, что она говорит правду и что Дориэй хочет меня убить. Арсиноя заварила крутую кашу, а я волей-неволей буду ее расхлебывать. Внезапно у меня внутри все похолодело, и я спросил:
— А теперь ты, наверное, хочешь, чтобы я пошел и перерезал ему горло, пока он спит? Но ответь сначала, как это тебе удалось его усыпить?
Арсиноя посмотрела на меня широко открытыми глазами и сказала с невинным видом:
— Я держала его за руку и уверяла, что во сне он может увидеть богиню. А ты что себе навоображал, Турмс? Или ты забыл, что Дориэй давно уже не совсем мужчина? С некоторых пор он ведет себя весьма своеобразно…
Арсиноя вдруг сильно побледнела, глаза ее налились слезами, и она сказала:
— Турмс, если ты когда-нибудь сомневался в моей любви к тебе, то теперь ты уже не имеешь на это никакого права. Если бы ты мне был безразличен, я бы промолчала и позволила ему убить тебя. Ты часто обижаешь меня и подозреваешь в неверности, а Дориэй помог бы мне избавиться от тебя. Но я не хочу терять тебя, о Турмс, ибо моя любовь не умерла… и я не желаю зла даже Танаквиль, которая всячески оскорбляет меня и, кажется, ненавидит.
По-моему, про Танаквиль она заговорила только потому, что та как раз подходила к нам. Я же был так изумлен происходящим, что заметил карфагенянку лишь тогда, когда услышал ее слова:
— Тебе, Истафра, я обязана своим замужеством, но тебе же я обязана и своим несчастьем, потому что теперь ты пытаешься ограбить меня, отняв моего мужа. Но Дориэй тебе не по зубам, запомни! Эта рыбка сорвется у тебя с крючка, хотя ты давно охотишься за ней. Я уверена, что не было никакой Фетиды, а была только ты, ловко заманивавшая наивного Дориэя в свои сети!
— Танаквиль, — сказал я, желая не допустить возможного скандала. — Я понимаю, что ты не любишь Арсиною, но поверь: на корабле ее то и дело рвало, потому что она была на первых месяцах беременности, ее волосы слиплись от морской воды, от нее дурно пахло, и она совсем перестала следить за собой. Так неужто ты считаешь, что такая замарашка могла бы понравиться Дориэю?
Но оказалось, что, сказав это, я больно ранил самолюбие Арсинои.
— Что ты знаешь о чудесах богини, Турмс? — возмутилась она. — В этом Танаквиль куда умнее тебя. То, что случилось на море, случилось только по воле богини, потому что она давно хотела явиться кому-нибудь в облике морского божества.
Танаквиль бросила на меня злобный взгляд и прошипела:
— Если бы у тебя достало ума, Турмс, ты бы взял вот этот подсвечник и разбил бы им голову Арсиное! Этим ты бы спас себя от многих неприятностей. Но сейчас не время вести пустые разговоры. Что ты намерен делать, Турмс?
— Да, что ты теперь намерен делать, Турмс? — поинтересовалась и Арсиноя.
У меня в голове все еще больше перепуталось.
— Почему я вообще должен что-то делать, когда во всем виновата только ты одна?! Ну, хорошо! Конечно же, я могу взять меч и воткнуть Дориэю в шею, если он сейчас и впрямь крепко спит, но имей в виду, что мне совсем не хочется поступать так, потому что Дориэй был моим другом.
Арсиноя умоляюще сложила руки:
— Пожалуйста, пересиль себя и убей этого противного Дориэя! Тогда ты сможешь забрать себе собачью корону, перетянуть на свою сторону войско, которое собрал Дориэй, чтобы идти на Эрикс, и помириться с Карфагеном. Я опять стану жрицей в Эриксе, и наш сын вырастет в богатстве и довольстве.
Танаквиль сострадательно покачала головой:
— Эта женщина лишилась разума, если полагает, что тебя, Турмс, никто ни в чем не заподозрит, когда Дориэя найдут с перерезанным горлом. Ладно, так и быть, я возьму все эти неприятные хлопоты на себя. Троих мужей я уже спровадила на тот свет и не вижу причин оставлять в живых четвертого. В конце концов я просто обязана оказать ему эту услугу, тем более что он задумал погубить меня и навлечь несчастье на весь Эрикс. А сейчас уходите отсюда вместе со своим щенком — мне пора заняться делом.
И она затолкала нас в нашу комнату, где мы молча ждали развития событий. Я рассматривал личико своего сына, пытаясь понять, почему Дориэй пришел к мысли о фамильном сходстве с ребенком. Я пристально разглядывал младенца и все больше укреплялся в мнении, что рот мальчика — это мой рот, а нос его — это нос Арсинои. Я даже взял зеркало Арсинои и долго сравнивал свое лицо с чертами лица малыша.
Но внезапно мы услышали подземный гул, страшнее которого мне прежде слышать не доводилось. Пол у нас под ногами заходил ходуном, его плиты на наших глазах покрывались трещинами, мебель срывалась со своих мест, а стены качались. Арсиноя схватила сына и прижала его к груди, я обнял их обоих, и мы устремились к выходу и выбежали на улицу через покосившиеся ворота. Мимо нас стремглав промчалась испуганная кошка Арсинои. Земля опять содрогнулась, и одна из стен дворца рухнула.
— Дориэй мертв, — сказал я, — эта земля была его наследственным владением, и она покачнулась от горя, когда он умер. Может, он действительно происходил от богов, хотя мне и трудно в это поверить, ибо от него пахло человеческим потом и из его ран текла человеческая кровь.
Арсиноя повторила:
— Дориэй мертв. — И сразу же спросила: — Турмс, что теперь с нами будет?
Испуганные люди тащили куда-то свой скарб, и скот мычал и блеял, носился по улицам, но воздух уже посвежел, ветер был приятным и прохладным, и я почувствовал, что сбросил со своих плеч некий груз. Тут из царского дворца показалась Танаквиль — в разорванной в знак траура одежде и с посыпанной пеплом головой, она горестно причитала, и ей вторили оба ее сына, которые шли за ней. Однако люди кругом были слишком напуганы, чтобы обращать на них внимание.
Арсиноя и я присоединились к этой троице и отправились в покои Дориэя, где застали Микона с его лекарской сумкой. Он удивленно разглядывал мертвого царя Сегесты, который лежал на своем ложе с почерневшим лицом, его язык жутко распух и вывалился изо рта, а на губах пузырилась пена.
— Если бы это случилось летом, когда много пчел, — высказал свои соображения Микон, — я бы решил, что одна из них ужалила его в язык. Это может случиться с пьяным, когда он засыпает с открытым ртом, или с ребенком, который кладет в рот ягоду вместе с пчелой. Я не знаю, почему, но язык Дориэя распух и задушил его.
Оба сына Танаквиль в один голос воскликнули:
— Это перст судьбы и удивительнейшее совпадение. Ведь наш отец погиб точно такой же смертью! И все же это хорошо, что Дориэй умер. Мы немедленно подпишем новый договор с Карфагеном и выберем в цари кого-нибудь из местной знати. Мы с братом очень соболезнуем нашей матери, но Дориэй был все-таки чужестранцем, а обычаи, которые он хотел завести здесь, совсем не годились для Сегесты.
Они вопросительно посмотрели на меня и сказали:
— Кто-то сейчас должен пойти и сообщить о случившемся войскам, а также приказать юношам Дориэя, чтобы они в знак печали сложили оружие и разошлись по домам на все время траура.
Я резко ответил:
— Только не просите меня об этой услуге, ибо я не собираюсь ни во что тут вмешиваться. Как только тело Дориэя будет сожжено на погребальном костре, я покину Сегесту, потому что этот город так и не стал мне родным.
Сыновья Танаквиль злобно переглянулись и сказали:
— Да, Турмс, слова твои справедливы, ты и впрямь чужой в наших краях. Хватит с нас пришельцев! Чем скорее мы покончим с ними, тем лучше.
Однако Танаквиль, которая грустно смотрела на черное лицо Дориэя и его крепкое стройное тело, предостерегающе подняла руку и тихо проговорила:
— После того, что случилось, мне многое стало безразлично. Многое — но не все. Турмса я вам трогать запрещаю!
Тут Танаквиль, мгновенно постаревшая и осунувшаяся, обернулась к Арсиное:
