— Да, пускай Турмс уходит с миром, но вот эту девку богини мы отошлем обратно в храм в Эриксе, чтобы ее наконец-то наказали за побег. Она — собственность храма, она — его рабыня, а сын рабыни — тоже раб и тоже принадлежит святилищу. Так пусть же его оскопят и сделают из него жреца или танцовщика, и пусть примерно накажут его мать, эту беглую рабыню!
Смертельно испуганная Арсиноя прижала ребенка к груди и воскликнула:
— Ты не можешь этого сделать, Танаквиль! Я навлеку на твою голову гнев богини.
Танаквиль сурово улыбнулась, дотронулась рукой до лица Дориэя, чтобы отогнать мух, собирающихся возле его глаз и губ, и сказала:
— Гнев богини уже обрушился на меня. Я потеряла Дориэя и теперь уже не боюсь ни людей, ни богов. Он был любимейшим из моих мужей.
Тут она перестала сдерживаться, сжала руку в кулак и так ударила себя по губам, что ее новые зубы из слоновой кости сломались, а изо рта вытекла струйка крови. Она выплюнула обломки зубов, вытерла кровь и принялась разрывать одежду у себя на груди, говоря и причитая:
— Вы не знаете, какую любовь может испытывать стареющая женщина. Это не просто любовь, но любовь, неотделимая от мук и страданий. Он мог бросить меня, и он должен был умереть!
Оба сына Танаквиль испуганно посмотрели на нее и опасливо отодвинулись. Я же обнял Арсиною за плечи и сказал:
— Я связан с Арсиноей и возьму ее с собой. Также я забираю и моего сына, несмотря на ваши местные законы. И не пытайся мне помешать, Танаквиль, ибо я буду защищаться, и тогда многим в Сегесте не поздоровится.
Я очень надеялся воспользоваться паникой, охватившей город, и нерешительностью сыновей Танаквиль. Меня ничто бы не остановило, я готов был взяться за меч и еще раз похитить Арсиною, и смерть не пугала меня, ибо я безумно любил эту женщину и своего сына. Тут вперед выступил толстый и опухший от вина Микон. Собрав все остатки воли, он заявил:
— Я тоже чужой в Сегесте, и я не намерен лгать вашим правителям, которые вскоре призовут меня засвидетельствовать смерть Дориэя и потребуют объяснить, отчего он умер. Послушай, Турмс, ты не смеешь покинуть Арсиною и мальчика и допустить, чтобы они очутились в руках обозленных и жестоких жрецов!
Сыновья Танаквиль посмотрели на нее и неуверенно спросили:
— Скажи, мать, мы что, должны призвать стражников и приказать им убить этих мужчин? Ведь только так удастся нам избавиться от них. С женщиной же мы можем поступить по твоему желанию.
Но Танаквиль не отвечала им. Она пристально всматривалась в Арсиною, а потом ткнула в нее пальцем и крикнула:
— Вы видите, какое красивое у нее лицо? Видите, как меняется оно по ее желанию? Если я отошлю ее жрецам, она снова сумеет их одурачить — уж я-то знаю, как велико ее коварство.
— Да, — продолжала она, помолчав немного. — Я знаю Истафру, ее чары и фокусы, и поэтому мне известно, как ее лучше всего наказать. Пусть она идет вместе с Турмсом и пусть забирает с собой мальчика. Скоро ее белое лицо почернеет под горячими лучами солнца, а спина согнется от тяжелой работы и скитаний. Ни одного платья, ни одной драгоценности, ни одного слитка серебра не возьмешь ты из этого дома, Истафра!
Лицо Танаквиль дышало такой ненавистью, что Арсиноя поняла — решение вдовы окончательно. Мне показалось, что несколько мгновений Арсиноя колебалась — не оставить ли ей меня, не вернуться ли в храм богини и не попытаться ли вновь обрести прежнее положение. Но вот она вскинула голову, обвела всех решительным и мрачным взглядом и сказала:
— Платья и драгоценности у меня еще будут, а Турмса, если я его потеряю, мне уже не видать. Танаквиль, Танаквиль, ведь я спасла тебя от верной смерти! Если бы я промолчала, то Дориэй убил бы тебя и ты лежала бы сейчас мертвая со следами его пальцев на шее. Но я решила спасти тебя, потому что не желаю никому зла, ты же теперь хочешь лишить меня всего, даже Турмса. Так я и думала, что ты не отдашь мне мои наряды и драгоценности. Ну и ладно, зато Турмс будет со мной, а ты можешь потешить свое самолюбие и попробовать насытить свою алчность.
И вдруг я почувствовал, что покинул свою телесную оболочку и смотрю на все происходящее как бы со стороны. Меня не занимали сейчас ни Танаквиль с ее сыновьями, ни Микон, ни даже Арсиноя с мальчиком на руках. Мой взор удивительным образом притягивала невзрачная кучка гравия на полу, и я наклонился и поднял один из камешков, сам не зная, зачем мне понадобился этот острый серый осколок, выпавший из чьей-то сандалии. Я даже не догадывался тогда, что закончился еще один период моей жизни. Я просто понял, что обязан взять этот камешек в руку.
…Как я и думал, из-за землетрясения и возникшей в городе паники нашего бегства никто не заметил; вместе с нами к городским воротам стремилась огромная толпа — люди все еще опасались, что дома рухнут и они погибнут под их обломками, хотя, если говорить честно, землетрясение было небольшим и не причинило особого вреда. Я бы даже сказал, что земля Эрикса с облегчением вздохнула, когда умер гераклид Дориэй, ибо, останься он в живых, он принес бы немало горя этой стране.
И вот когда мы торопливо шли к северным воротам, к нам приблизилась сирота Анна, супруга священного пса Кримисса, схватила меня за полу плаща и с плачем пожаловалась:
— Кримисс сдох. Сегодня он с утра забился в самый темный угол своей загородки, и я, когда земля стала трескаться и дрожать, попыталась вывести его на улицу, но он уже не дышал. А потом ко мне прибежала твоя кошка, и она была так напугана, что оцарапала меня до крови и только потом вспрыгнула ко мне на руки.
Девочка была так расстроена, что позабыла всякий стыд и несла кошку, завернув ее в подол платья и оголив ноги до бедер. Мне было не до того, чтобы отгонять ее: на руках у меня кричал младенец, а Арсиноя плача цеплялась за мой локоть. Тяжело дышащий Микон едва поспевал за нами. Анна тянула меня за плащ, так что наш уход из Сегесты являл собой недостойное зрелище.
Когда мы уже вышли за ворота, я остановился, чтобы передохнуть, и велел девочке бросить кошку и возвращаться в город.
— Дориэй умер, — сказал я. — Скоро весть об этом распространится, и тогда местные жители могут убить нас, потому что мы чужеземцы. Так что лучше тебе остаться среди своих.
Однако Анна не соглашалась:
— Но Кримисс тоже умер! Все обвинят в его смерти меня и очень сильно изобьют, а то и принесут в жертву его духу. Позволь мне идти с тобой, Турмс. Ты единственный человек, который был добр ко мне и обнимал меня.
Арсиноя испытующе поглядела на девочку, бросила короткий взгляд на меня и довольно кисло сказала:
— Несомненно, богиня благоволит к тебе, Турмс, если ты сумел влюбить в себя даже эту малолетку. Опусти подол платья, девочка. Мужчины не любят, когда мы без их желания показываем то, что принято скрывать от любопытных взоров. Ты пойдешь с нами, потому что моя кошка успела привязаться к тебе, а она умнее людей.
— Я даже не знаю, куда мы идем, — заметил я. — Возможно, уже нынче вечером за нами будут гнаться с собаками, чтобы поймать и казнить.
Но Арсиноя сказала:
— Мне нужна служанка, а если понадобится, мы всегда сможем продать эту девочку за хорошую цену. Ведь никакого другого имущества у нас с собой нет.
Микон развязал мех с вином, ловко, не пролив ни единой капли, направил струю в рот, сделал несколько больших глотков и предложил:
— Давайте не будем спорить о всякой ерунде. По лесу бегает множество испуганных лошадей и ослов, которые сорвались с привязи, и я сейчас поймаю для Арсинои какого-нибудь осла. Иначе мы не сможем углубиться в лесную чащу, где ее нарядные расшитые сандалии немедленно разорвутся.
— В лесную чащу? — переспросил я. — Какая мудрая мысль, Микон! Конечно же, нам нужно уйти в самые дебри и укрыться среди сиканов и диких зверей, где нас никто не найдет.
Тут к нам подбежал старый хромой осел. Его морду покрывали хлопья пены, а уши от страха стояли торчком. Микон засмеялся, обнял животное За шею и сказал что-то ласковое. Осел немедленно успокоился, и мы посадили на него Арсиною с ребенком на руках. Микон, чтобы не отстать, взялся за ослиный хвост, Анна — за мою руку, а замыкала процессию кошка Арсинои, которая смело бежала за нами, поводя по сторонам своими круглыми глазами.
Никому до нас не было никакого дела. Миновав поля сегестян, мы вошли в лес и долго брели под его сводом. Ночь мы провели под деревом, тесно прижавшись друг к другу и дрожа от холода, ибо костер мы разводить побоялись.
На следующий же день мы увидели священный камень сиканов, а потом и их самих. Они приветливо встретили нас, и мы прожили среди них пять долгих лет. За это время Микон куда-то делся, Арсиноя родила девочку, а Анна превратилась в красивую девушку.
Однако мне еще предстоит рассказать о том, что сталось с Танаквиль. Когда Дориэй погиб, оба сына Танаквиль сильно укрепили в городе свою власть и даже смогли влиять на войска, подготовленные Дориэем для войны с Карфагеном, так что официальные правители Сегесты вынуждены были молчать и подчиняться обоим братьям. Для Дориэя был приготовлен роскошный погребальный костер из дубовых поленьев, и незадолго до церемонии сыновья Танаквиль сказали своей матери, что им надоело ее властолюбие, поэтому они отправят ее обратно в Гимеру. Однако Танаквиль ответила, что после того, как ее возлюбленный Дориэй умер, жизнь потеряла для нее всякий смысл и она тоже взойдет на погребальный костер, чтобы соединиться с ним в другой жизни.
