Шрамов было много. Грубые стежки на спине, оставшиеся от кнута иламитского рабовладельца, рваный укус на плече, доставшийся от неведомой твари с пустоши, плотные монеты огнестрельных ран, ножевой удар, вспоровший бицепс, словно скрученный из проволоки. Бедро, распоротое от паха до колена. Мужчина напоминал страшного гомункулуса, собранного безумным гением по кускам. Да только сумасшедший ученый слишком спешил, что сшить разрозненные части более умело и аккуратно. Так и остались стежки на всю жизнь.
А рядом совсем иное тело. Прекрасное, юное, отполированное годами тренировок. Словно клинок непревзойденного мастера, корпевшего над ним всю свою жизнь, дабы завершить круг судьбы с гордостью и без сомнений. Таким оружием одинаково кощунственно резать мясо на кухне и протыкать врага в залихватской драке. Подобным клинком можно только любоваться, холить и лелеять, стирать пыль и время от времени легко, едва касаясь, проводить точильным камнем.
Красавица и чудовище, как в старой, полузабытой сказке. Уродливый конструкт из плоти и костей, завладевший прекрасным клинком…
Веллер отбросил навязчивые мысли и приобнял Кэт одной рукой. Второй он поглаживал аккуратную грудь с острыми сосками-камешками, скользил ниже, на плоский живот, ощущая чуткими пальцами едва заметный рельеф мышц, еще ниже, к полоске курчавых волосков, к порогу пещеры страсти, как говаривали иламитские сказители. Задержалась, сместилась в бок, на упругое бедро, нежное, словно наилучший бархат.
— Странное дело, Веллер! — Кэт на мгновение задумалась, прикрыла глаза, отдавшись сладкой неге. — Хотелось бы сказать, что я тебя люблю, но так ли это? Что с нами? Страсть, безумие?
— Какая разница! Главное, что нам хорошо.
— Да, конечно. Просто…
— Кто знает, Кэт, что с нами будет через год, месяц, завтра, через час? Может, так и надо? Если ненавидеть, то всем сердцем, если любить, то сразу и без предисловий.
— Может, ты и прав…
Они снова занимались любовью, горячей, обжигающей, обрушающей все стены и плотины, возводимые людской моралью. Раз за разом, пока они не повалились в полном изнеможении, не способные даже шевелить пальцами. Только держались за руки, тесно прижавшись дышащими недавним безумием разгоряченными телами. Разговаривали.
— Боже, как я устала от всего этого балагана! Каждый день одно и тоже, каждый день будто на подмостках театра. Ты был в театре, Веллер?
Мужчина кивнул. Был и не один раз. Выхолощенный классический театр в Клейдене, где не ставили ничего, кроме пафосных трагедий про великих героев древности; буйный бургундский вертеп с фарсами и комедиями двусмысленного содержания. И даже диковатые представления британцев, в которых злодеи обязательно погибали. Причем по-настоящему, истекая кровью под топором главного героя.
— …Должен понимать меня. Ходишь, говоришь, словно играешь роль, не свою, чужую. Носишь маску так долго, что и забываешь, каково это — быть собой. И только сейчас, с тобой я почувствовала себя настоящей, безо лжи и притворства! Такой, как есть.
Кэт подскочила с кровати. Соски воинственно торчали, и Веллер чувствовал, что снова возбуждается.
Девушка напоминала валькирию, Победу на баррикадах с оголенной грудью. Волосы золотой волной рассыпались на плечах, глаза сверкают яростными голубыми огнями. Нет, не сапфиры — живое, гневное пламя! И то, что она говорила… О нет, не говорила, вещала, звала в бой, грудью на амбразуру. «С такой грудью», — неожиданно проскользнуло в голове, — «уж лучше в постель. Пусть другие прыгают на амбразуру!»
— Закончилась клоунада! Закончился театр — теперь только суровая правда жизни! Ты со мной, Веллер, со мной до конца?
— Да-да-да! — Не он это говорит, а кто-то внутри него, так и не унявший дикого норова зверь, что совсем недавно владел им полностью.
— Отлично! Вдвоем против всех — не так уж и мало, не правда ли? Мы сломаем сцену, вырвемся в реальность. Уже завтра — совсем скоро!
Кэт опять повалилась на кровать, но теперь она напоминала дикую кошку, а не вещунью со взором горящим. Прижалась крепко-крепко, зажмурилась от удовольствия, тихо прошептала:
— Ты же со мной? Ты не бросишь? Вместе — навсегда?
Хотелось крикнуть во все горло, что да! Навеки, да! И пусть все летит к черту, но горло будто судорогой сводит, сжимает второй Веллер — холодный взгляд, пальцы на ребристой рукояти — давит стальной рукой, не давая выдавить ни звука.
Он не может ей врать, но и правду не скажет, потому что… потому что…
Вежливый стук в дверь. Робкий голос. И не верится, что он принадлежит бугаю Черному Быку.
— Кэт! Ты там? Тебя уже все обыскались! Мы выдвигаемся на позиции — на Стадиусе гонг пробил три удара.
— Три удара, — шепчет девушка. — Вот все и началось.
Он запустила рука под подушку и извлекла миниатюрный «Пастырь», блестящий, элегантный… и смертоносный.
Беззвучно шипит «кобра», ворочаясь в кобуре, небрежно брошенной на пол. Зовет. Вот и начинается театр. Настоящий театр смерти, как у британцев, когда один из лицедеев так и не доживет до конца представления.
Маски вместо лиц. Актеры на сцену! Театр начинается!
Прости, Катрин по прозвищу Ураган.
Глава 17. Лицом к лицу
У шлагбаума скучал солдат в черном мундире-сутане. Прислонился к полосатой будке, курил вонючую самокрутку и с ленцой глядел на приближающийся патруль в точно такой же форме. Только покачивался у каждого на левом бедре деревянная палка с резиновой рукояткой, грубо выточенной «под руку», чтобы сподручнее было разгонять зарвавшихся хулиганов в Нижнем Городе. Скучающий солдатик отлип от будки-кордегардии, перевесил длинноствольный «странник» на другое плечо, поднял руку, будто приветствуя патруль.
Ему, в общем-то, было все равно. Просто хоть какое-то разнообразие в невыносимой тягомотине службы: остановить, спросить документы, поинтересоваться, а отчего панове патрульные не на Стадиусе, не фланируют вальяжной походкой по улицам Нижнего Города, а прутся обратно, в объятия привычной дисциплины базы.
— Стой! Кто идет?
Патрульные встали, переглянулись. Странное дело — похожи, что братья. Длинные черные волосы, собранные в хвост, сухие лица с твердыми желваками и глаза. Черные безжалостные глаза. Да и не помнил стражник их, а ведь заслуженно гордился тем, что знал каждого на базе. Новенькие, что ли?
Что?! Кто?! Почему не доложили?!
За короткие пять метров, что отделяли кордегардию с пулеметной точкой от шлагбаума, солдат успел себя накрутить, разозлиться и теперь стоял, сложив руки на груди, глаза горели праведным гневом, брови сошлись к переносице, морщился от гнева орлиный нос.
— Кто такие? Пароль?
Повисла неловкая тишина. Солдат упорно хмурил брови, зыркал то на одного патрульного, то на другого, морщился и ждал ответа.
— Чё? — Один из них, самый хлыщеватый на вид с расстегнутой не по Уставу колораткой, подошел ближе, оперся об шлагбаум и самым невинным образом улыбнулся. Ощерился во всю белозубую пасть. — Я не понял — что за пароль? Совсем что ли на конспирации помешался?! Что ни день, то что-нибудь новенькое. Вчера — каши не доложили, а сегодня — нате! — пароль неведомо откуда вырисовался! Стухнете там в казарме — это я точно говорю!
Обитатель караулки на некоторое время опешил, даже застыл, раскрыв рот. Только потом сообразил что ответить:
— Командование приказало, значитца, пароль! И нечего тут бабушку лохматить, а ежели не знаете, как кликну разводящего — мигом вспомните!
— Ты это. — Чернявый придвинулся ближе. — Не надо разводящего — что мы, сами не договоримся? Должен же понимать солдат солдата!
— Я-то понимаю, — продолжал упорствовать караульный. — Я все всегда понимаю, иначе бы не вы шастали в городе, а я. Знаю я таких, как вы: улизнете с побудки, приказ о патруле подделаете, и поминай, как звали до следующего утра. Хорошо, хоть дебоширить не будете, а то ж я помню, как позавчера!
Рядовой инквизитор и в самом деле понимал… и завидовал. Знавал он такие «патрули» — сам не раз хаживал, да вот незадача: попался на нарушении постного режима, предписанного согласно Уставу. Вот теперь и приходилось париться на входе. А как же хотелось в такой вот патруль-самоволку! Отдохнуть, попьянствовать в городе, пощупать девок!.. Но оставалось только мечтать и тщательно следить за соблюдением всех пунктов проклятого Устава, рвать глотку за букву — черного паучка на листе бумаги.
— Слышь, служивый, — патрульный наклонился ниже, поманил пальцем и перешел на заговорщицкий шепот: — Как звать-то тебя?
— Алекс.
— Оч приятно, Алекс, а я Валик, а это э-э…Марк.
— Крысобой что ли?
— Чё? А ладно. Короче, Алекс…
Чернявого самым нахальным образом прервали.
Позади, за ближним домом отчаянно взрыкнул мотор, натужно загудел, приближаясь.
