Мой отец — совершенно особенный доктор. Он почти ни с кого из своих пациентов не берет плату. Когда я об этом рассказываю, мне никто не верит — откуда, мол, в Турции взялся такой доктор?
Доход нашему семейству дает в основном не отцовская практика, а хлопковые поля. Моим родителям досталось в наследство от их родителей более двух тысяч дёнюмов земли в районе Мендереса. Часть этих земель не используется — нуждается в ирригации, но большая часть земли плодородная. Земледелие в тех краях поливное — хлопчатник орошают водой из реки Мендерес.
В Измире у меня живет тетя, мы довольно часто бываем у нее в гостях. Муж тети, мой дядюшка, такой хохмач, что может любого до слез рассмешить. Когда мы собираемся все вместе и он начинает что-нибудь рассказывать, то мы просто по полу катаемся от смеха. Мой отец тоже не уступает ему. Но то, что происходит в этом доме, доложу я вам, уморительней любого дядюшкиного рассказа. Послушаешь тут народ, так со смеху лопнуть можно. Да, наша здесь жизнь мало чем напоминает тоскливую жизнь зубрил и книжников. Время летит незаметно.
Нас пятеро друзей-товарищей. Мы внесли квартирную плату за все лето вперед и разъехались по домам, только один остался в городе. Он по сравнению с нами беден и поэтому вынужден летом подрабатывать. Но и кроме работы есть дела, которые вынудили его остаться. Этот парень сошелся с женой коммерсанта Нежата-бея из нашего же дома. И вы только представьте себе — Нежат-бей догадывается об этом! Правда, он и сам не прочь поволочиться за юбкой. У него, видите ли, жизненный принцип — полная и абсолютная свобода секса. Они с женой рассуждают так: почему мы обязаны до конца жизни хранить верность друг другу? Почему бы не получить удовольствие с кем-нибудь другим? Поскольку половое удовлетворение необходимо для сохранения душевного и нервного равновесия, то разве привязанность к одному и тому же партнеру не осложняет проблему? Незачем чересчур щепетильничать в вопросах о разводах. Не обязательно же любой связи придавать законный характер. Каждый должен в первую очередь блюсти свои собственные интересы, но, разумеется, не в ущерб своей «дражайшей половине». Когда муж и жена понимают это, то каждый находит возможность получить свою толику удовольствия. В таком случае совсем не обязательно разводиться.
Такие вот примерно взгляды у Нежата-бея и его уважаемой супруги. Что до меня, так я еще не составил на этот счет своего мнения. Опыта, в общем-то, маловато. Ведь я «приобщился» только здесь. Да и по природе своей я не из тех, кто склонен к увлечениям. Перед отъездом на каникулы я несколько раз был близок с Семой-ханым из двадцатой квартиры — она мне давно нравится. Она одинокая, и наверняка еще до меня немало мужчин побывало в ее пылких объятиях. Мне нравится, что она такая чистенькая. Я даже соскучился по ней, пока не видел.
Честно говоря, я довольно много думаю об интимной стороне взаимоотношений между мужчиной и женщиной. На сегодняшний день мне ясно одно: любовь и деньги не совместимы. Женщина, которая ждет платы за любовь, мне претит. И та, которая сама готова заплатить, тоже неприятна мне. Я только удивляюсь тому, как часто люди прямо или опосредованно примешивают к своим отношениям деньги. Наш товарищ, к примеру, не получает денег от своей возлюбленной, но и бескорыстным его не назовешь. Рубашки, белье, свитеры, обувь, носки — все это дарит ему наша любезная Незахат. Иногда и отрезы на костюмы. Он говорит, что стал отращивать усы только потому, что ей нравятся усатые. Да, я, кажется, забыл сказать, что зовут его Мурат Топрак. Они с Гюрюном из одной деревни.
А того, который еще не приехал, зовут Экрем. Он из самой Тосйи. У него есть невеста, с которой они обручены. По словам Экрема, у его родителей в Тосйе большие рисовые плантации. Его детство прошло на берегу реки Деврез, и он любит повторять, что это было самое счастливое время в его жизни. Невеста Экрема тоже учится в Стамбуле, в женском Высшем технологическом училище. Из них там готовят будущих преподавателей высших учебных заведений. И сам Экрем учится в педагогическом институте на математическом факультете. «После окончания нас направят в какой-нибудь большой город, где есть и лицей и институт, — мечтает Экрем. — Мы оба будем работать, а жить на два оклада совсем неплохо, хотя оклад не главное. К тому же, надеюсь, родители будут подбрасывать нам кое-что из своих доходов от продажи риса. Однако лучше всего ни в чем не зависеть от отца».
Однажды мы втроем с его невестой ходили в кино. Миленькая она девушка, настоящий персик…
Один из тех, с кем я сегодня вернулся, родом из Манисы, его зовут Наджи, а другой — Халиль из Сомы. Отец Халиля выращивает виноград. Халиль совсем не бабник, учится на юридическом. А Наджи — будущий архитектор. Сам я учусь на факультете политических наук. Все мы из одного, Средневосточного университета. В конце каникул мы списались и договорились вернуться в Стамбул одним и тем же экспрессом.
Когда мы выходили из такси, то столкнулись с Эльваном-чавушем и Харпером. Мы тогда еще не знали, что старик — односельчанин нашего привратника Али. Нам понравилась настойчивость, с которой старик требовал, чтобы Харпер вернул куропатку. Он грозился, что не уйдет до утра. И еще нам понравилась его своеобразная деревенская культура, у него наверняка большой жизненный опыт.
Мы решили пригласить к себе старика с мальчиком и накормить.
— Но ведь у нас почти ничего нет из съестного, — сказал Халиль.
— Не беда, пожарим яичницу с сыром и помидорами, напьемся чаю.
— Им, наверное, кроме хлеба, и закусить-то нечем. Похоже, у них и денег совсем нет, — добавил я.
Али купил для нас чай, сахар, яйца. Халиль и Наджи спустились вниз за стариком и мальчиком, а я принялся за готовку.
Оказывается, Эльвана-чавуша и его внука били в полиции, пытали током. Они целую неделю провалялись в гостинице, но до сих пор не могут шагу ступить без боли. Что ж это такое делается на белом свете! Выходит, по чьему-то ложному доносу могут безжалостно избить человека! Неужели человечество теряет гуманность? И отчего это стоит одним заполучить хоть какую-то власть над другими, как они начинают бесчинствовать и угнетать? Мне временами кажется, что все наше старшее поколение без исключения страдает комплексом неполноценности и поэтому стремится компенсировать собственную невежественность проявлением силы и власти. Судите сами, много ли пятидесятилетних читают книги? Ни в одной из квартир нашего дома нет приличной библиотеки. Даже профессор и тот не написал ни одной книги. А член кассационного суда слыхом не слыхивал о таком произведении, как «Преступление и наказание». И вот эти самые «старики» избивают молодежь, гноят ее в тюрьмах. И не какую-нибудь молодежь, а именно просвещенную, образованную и культурную.
Среди товарищей мы слывем «умеренными». Да, мы из зажиточных семей и гордимся этим. Поэтому и не пожелали жить наравне со всеми в студенческом общежитии. Но ведь даже нас те самые «старики», о которых я говорил, считают чуть ли не леваками. Когда мы поднимаемся или спускаемся по лестнице с книгами под мышкой, соседи смотрят на нас, как бык на красное полотнище. Представьте себе только, вот такие профессора призваны давать нам знания в университете! А как подумаешь, что этакий вот прокурор отвечает за соблюдение законности, или доктор — лечит, или полицейский комиссар и следователь — расследуют преступление, так ведь жутко становится. Пропащее твое дело, если попадешься им в руки. Но это еще не все. Такие люди становятся премьерами, президентами, сенаторами, депутатами парламента. Вся власть, все полномочия — в их руках, они правят страной. Многие ли из них прочитывают хотя бы пяток книг в год?
Когда гости пришли, яичница была уже готова. Они не переставая стонали. Ближе к ночи у них, наверно, обострились боли, они просто не могли ступить на пятки…
— Пускай сначала разуются и сделают ванночку с подсоленной водой, — предложил Наджи.
— А не лучше ли сперва накормить их, пока яичница не остыла, — возразил я.
Мы усадили гостей, поставили перед каждым тарелку с едой, принесли воду и все прочее. За столом нам пришло в голову, что следовало б позвонить в гостиницу и предупредить, что они в эту ночь заночуют у нас. Как только мы поели, я приготовил теплую воду с солью, принес пластмассовый таз. Старик с внуком сняли свою резиновую обувь, носки. Какая бедность! Какое долготерпение у наших крестьян! С какой кротостью переносят они все тяготы нищеты! Разве кто-нибудь из нас мог бы круглый год ходить в такой вот резиновой обуви? А в Анатолии и Фракии почти все население сельских местностей носит именно такую обувь. Из-за этого там чуть ли не все поголовно страдают ревматизмом.
Пока старик с мальчиком парили ноги, я позвонил в двадцатую квартиру. Сема-ханым долго не открывала дверь, наконец появилась на пороге. У нее прямо на голое тело был накинут легкий халат. Может, у нее кто-то был? Ничего удивительного — слишком долго я отсутствовал.
