Задняя дверь скрипнула. Холл стоял в дверном проеме, не решаясь выйти наружу.
Читая мысли Болдта, что бывало очень часто, Дафна спросила:
— Как насчет скелета? Как насчет подозрения в убийстве? Разве этого недостаточно, чтобы задержать его?
«Вот оно!» — подумал Болдт.
— Ты просто золото, — прошептал он. Он передал ей фонарь и вытащил револьвер. — Готова? — спросил он.
Подозреваемый вышел из дома и закрыл за собой дверь.
— По твоему счету, — прошипела Дафна.
Болдт три раза щелкнул кнопкой переносной рации.
Он повернулся к ней лицом, и губы их встретились. Болдт откинул голову и поднял пальцы. Один… два… три…
Ударом ноги он распахнул дверь сарая. Дафна включила фонарь.
— Полиция! — закричал Болдт. — Лицом на землю!
Холл бросился на землю, раскинув руки в стороны, чем немало удивил их.
— Что хорошего в этих вояках, — заключила Дафна, — так это то, что они знают, как выполнять приказы!
Дафна понимала, что любит его, но что он никогда не будет принадлежать ей. Она думала не о подозреваемом, не о доме, не о попытке кражи, а о Болдте — мужчине, сержанте, любовнике, друге. Желанном и недосягаемом. Она вспомнила о подозреваемом, но ее мысли тут же вернулись к Болдту, и в это краткое мгновение, прошедшее между тем, как она прижималась к нему, и тем, как он спросил ее, готова ли она, Дафна представила себе жизнь с ним и поняла, что упустила свой шанс. Это была именно та самая мысль, которую она обдумывала и которую отвергала несчетное количество раз, хотя была невероятно близка к тому, чтобы принять ее. Сближение с Оуэном походило на любовь, но на самом деле это была запоздалая месть Болдту, попытка возложить вину на него. Попытка провалилась, она осознала это окончательно и бесповоротно всего несколько недель назад, но Оуэн мгновенно почувствовал это. Она вновь столкнулась с реальностью того, что ее личная жизнь в очередной раз пошла под откос. Неужели она думала слишком много, а чувствовала слишком мало, или все было наоборот? По словам ее друзей, она была предвзятой и упрямой, негибкой и властной. И это говорили те самые друзья, которые утверждали, что любят ее. Послушать Оуэна, так она была красавицей и умницей, бесстрашной и надежной. А сердце подсказывало ей, что дружеские чувства к Лу Болдту переросли со временем в безнадежную любовь. Она восхищалась его музыкальными способностями и вкусом, его лидерскими качествами, его интеллигентностью и его гуманностью. У него была масса недостатков: он вечно сомневался в себе, стеснялся выражать свои чувства и имел склонность замыкаться. Он был замечательным отцом, верным мужем, и жена хотела владеть им полностью. Будь проклята Лиз.
Он сделал шаг по направлению к подозреваемому. Света хватало только для того, чтобы разглядеть контуры, но не детали.
Дафна не желала никаких сюрпризов.
— Подождем Гейнс, хорошо?
Болдт не отвлекался ни на секунду. Он кивнул. Потом обратился к мужчине, лежащему на земле:
— Николас Холл, вы арестованы. У вас есть право хранить молчание…
Он оглянулся на Дафну — всего на мгновение, — и глаза их встретились. В его взгляде светилась радость.
Она наслаждалась этим мгновением. Она бережно спрятала его в самый сокровенный уголок своей души, намереваясь сохранить навеки. Только для себя.
Глава тридцать девятая
Они работали с ним по очереди, словно с боксерской грушей. С Николасом Холлом обращались, словно с куском говядины: кончики его пальцев смазали красящим раствором, личные вещи убрали в сейф, сложив в коричневый пакет, на котором были написаны его имя и номер дела, одежду Холла сменил унизительный ярко-оранжевый полукомбинезон с надписью белыми буквами на спине: «Городская тюрьма». Болдт затребовал полный «джентльменский набор» — наручники и кандалы на ногах. Он хотел, чтобы Холл задумался об этом.
Заключенный пока еще не обращался с просьбой предоставить ему свидание с назначенным судом адвокатом — привилегия, о которой ему объявили, когда три раза зачитывали закон Миранды. Они не хотели рисковать ничем, имея дело с Николасом Холлом. Отсутствие адвоката означало, что Холл провел три последовательные двухчасовые смены в комнате для допросов — Ящике, — размером восемь на восемь футов. Между допросами ему давали двадцатиминутный перерыв, сопровождали в туалет и предлагали еду и воду. Первый час отводился Болдту, который взял на себя роль плохого следователя. Второй час принадлежал Дафне — она изображала друга Холла. Третий час снова достался Болдту. К четвертому часу Дафна добилась того, что Холл расслабился и стал более разговорчивым, рассказал ей, что старая гвардия, сторонники жесткой линии, подобные Болдту, не любят, когда женщина выполняет за них работу и когда подозреваемые устанавливают с ней какие-либо взаимоотношения.
— Мне приходится мириться здесь с кучей дерьма, — пожаловалась она ему. У Холла были жесткие волосы и мягкие карие глаза. Внизу на шее у него виднелась отметина свекольного цвета — родинка, не ожог. Обожженную руку, прикованную к другой наручниками, он прятал между колен. — Они думают обо мне только в смысле моей половой принадлежности, — сказала Дафна. — Для большинства из них я — это только сиськи и задница, и больше ничего. А я совсем другая, — заявила она, пытаясь апеллировать к его чувству изгоя, — поэтому они не доверяют мне.
— Мне все это известно слишком хорошо, — заметил он, очевидно имея в виду свою покалеченную руку.
За три часа двадцать минут, которые они с ним проработали, это было первое законченное предложение, которое произнес Холл. Дафна почувствовала, как в груди у нее зазвенел колокольчик восторга.
— Рука, — сказала она.
Он кивнул.
— Люди считают вас уродом.
— Вы правильно поняли.
— Я тоже урод здесь, потому что не мочусь стоя. — Она хотела вложить ему в голову как можно больше собственных образов, надеясь настолько запутать Холла, что он станет видеть в ней только женщину, не полицейского, а человека, который противостоит полицейским, то есть испытывает то же самое, что и сам Николас Холл в данный момент.
Он улыбнулся.
По этой улыбке она могла много сказать о нем: добрый, заботливый, внимательный. Впрочем, она не очень доверяла этим впечатлениям.
— У вас есть братья или сестры? — спросила она, зная ответ.
— Да. Младшая сестра.
— Родители?
— Умерли. Отец на шоссе. Мама… она вроде как допилась до смерти, понимаете? После моего отца и всего прочего.
— Мои родители тоже, — солгала она. — В то время это меня чуть не убило. Это тяжело.
— Мой отец перевозил свиней из Де-Мойна в Линкольн. Представляете? Мне сказали, что он выехал колесом на обочину. Свиньи все одновременно качнулись на борт и перевернули трейлер. Трейлер потянул за собой тягач. Они упали вниз. Мне было четырнадцать.
Она сочувственно кивнула. Потом потянулась и почесала затылок, подавая Болдту сигнал.
Сержант вломился в комнату для допросов, раскрасневшийся и злой.
— Теперь моя очередь, — заявил он. — Выметайся отсюда.
— Ни за что, — запротестовала Дафна. — Он не хочет разговаривать с вами.
— Да какое кому дело, чего он хочет? — взревел Болдт. — Он убил женщину и оставил ее в погребе…
Подавшись вперед и звеня наручниками по столу, Холл сказал:
— Чушь собачья.
— Вы прерываете меня, сержант. — Дафна демонстративно посмотрела на часы. — Мы с Ником еще не закончили, — заявила она, назвав его уменьшительным именем. До этого момента она называла его исключительно «Николасом». Идея состояла в том, чтобы установить взаимопонимание, полностью исключив из него Болдта. — Вы не возражаете, если я буду называть вас Ник? — добавила она, обращаясь к подозреваемому, который выглядел смущенным и испуганным. Болдту она сказала: — Если Ник желает говорить с вами вместо… — Она оборвала себя на полуслове.
— Нет! — запротестовал подозреваемый.
— Ну, вот, вы сами слышали, — сообщила она Болдту. — Вам придется подождать своей очереди.
— Ты ничего от него не добьешься, — настаивал Болдт. — Дай мне поработать с ним. Мне кажется, что мы с Ником вот-вот добьемся кое-какого прогресса.
— Я так не думаю, — возразила она. — Дверь вон там. — Она бросила взгляд на Холла. Подозреваемый ухмыльнулся. «Вот и отлично, — подумала она. — Он мой». — Ступайте! — бросила она Болдту.
Сержант наградил обоих яростным взглядом и покинул крошечную комнатку.
— Эти обвинения — просто дерьмо собачье, — заявил Холл. — Я не убивал никакой женщины.
— Знаете, лучше, если вы не будете играть в молчанку, — сообщила она ему. Потом, понизив голос, продолжила: — Если они подумают, что вы со мной сотрудничаете, мы можем держать вас здесь, наверху. Иначе вас сопроводят вниз, в камеру. И как только вам предъявят обвинение, вы можете провести здесь, в окружной тюрьме недели — или даже месяцы. Сейчас дела в судах рассматриваются ужасно медленно.
