Если бы Болдт десятки раз не наблюдал подобной картины раньше, он был бы шокирован, увидев, как подозреваемый кивает головой.
Дафна, изумленная до глубины души, произнесла:
— Я знаю Ламойю вот уже добрый десяток лет и все равно не могу понять, как он делает то, что делает. Это не просто запугивание, это нечто большее.
— Это — Ламойя, — ответил Болдт.
— Именно это я и имею в виду, — согласилась она. — Его невозможно не презирать и одновременно нельзя не любить.
— Я просто рад, что он на нашей стороне.
— Иногда я в этом не уверена, — заметила она.
— Он звонил мне, — промямлил Холл, впервые нарушив свой обет молчания.
Внезапно превратившись в спокойного, обаятельного и дружелюбного, Ламойя заговорщически сказал:
— Дай нам то, что требуется, Ники, и можешь спокойно уйти отсюда. Никаких обещаний. Но, с другой стороны, мы можем превратить твою жизнь в ад. Это как в лотерее, Ники. Выбираешь дверь. Идешь, открываешь ее и берешь то, что за ней лежит. Но не смей больше тратить мое время и не заставляй их гонять меня с разными поручениями, чтобы убрать за тобой твое дерьмо. Ты вляпался в него по собственной воле. И чтобы выбраться из него, тебе нужен я. Двери прямо перед тобой: Правда или Последствия. Выбор за тобой. Выбирай, Ники, и выбирай побыстрее, потому что у меня заканчивается время. В конце дня я иду домой, помни об этом. А ты не идешь. Пока. Я отправляюсь домой, к своей постели, своему телевизору и к маленькой тепленькой подружке из Пуэрто-Рико со щечками, которые так славно помещаются в ладонях, понимаешь? Сладенькая штучка. Правда или Последствия, Ники? Время вышло! — Ламойя встал со стула и подался через стол к подозреваемому. — Звонок звенит. Ники Холл: решай!
Даже не видя лица своего детектива, Болдт знал, что тот выглядел ненормальным, пациентом психиатрической клиники, готовым сломаться. Ламойя всегда жил на грани, и в такие моменты невозможно было сказать, сколько здесь было игры, а сколько — реальности.
— Глазам своим не верю. У него должно получиться, — потрясенно сказала Дафна.
— Да, — эхом откликнулся Болдт. — Я знаю.
Ламойя снова стукнул по столу.
— Правда или Последствия, мистер Плавниковая Рука! Или ты начинаешь говорить, или я ухожу. Мэтьюз тебя не спасет. Болдт тебя не спасет. Только я могу спасти тебя. Так что это будет?
— Он знал, что обе части смеси хранятся на базе, — объяснил Холл. — Он служил там или работал какое-то время. Я понял это сразу.
— Великолепно. Умоляю тебя, продолжай, мой друг. — Ламойя водрузил ноги на стол, закинул руки за голову, потянулся и сказал: — Я слушаю, Ники. Я слушаю. — Он бросил взгляд на стекло и подмигнул.
Болдт протянул руку и включил магнитофон.
Словно угадав шестым чувством, что от него требуется, Ламойя произнес:
— Меня зовут детектив Ламойя, мистер Холл. Расскажите мне все, что вам известно. — Он сделал это ради записи, которая, как он знал, уже была включена.
Холл продолжил с того места, где остановился:
— Я служил в должности военного полицейского. Я годами ездил мимо этих зданий и не знал, что хранится внутри.
Ламойя снова самодовольно посмотрел на окно и широко улыбнулся.
— Иногда я ненавижу Ламойю, — заметила Дафна.
— Да, — откликнулся Болдт, — я понимаю, что ты имеешь в виду.
Глава сороковая
В субботу Дафна повела Бена в аквариум Сиэтла. Он там еще никогда не был, она же, напротив, бывала довольно часто. Ей так нравилось это место, что она частенько приходила туда, просто чтобы отдохнуть, походить и поразмышлять там, — это был совершенно новый для нее мир. Она никогда не обращала внимания на сами аквариумы, редко читала сопроводительные таблички — ее внимание полностью поглощали рыбы, их немигающие глаза, их сокращающиеся жабры, их неспешное путешествие сквозь бурые водоросли и имитации кораллов. Несмотря на частые посещения аквариума, Дафна совершенно не разбиралась в рыбах, не могла отличить дельфина от морской свиньи, рыбу-пилота от щуки.
Бен, напротив, был продуктом телевизионных документальных фильмов, так что он знал названия различных видов, а также особенности их кормления и спаривания.
— Я часто записывал фильмы о них на видео, но поздно вечером, когда Джек вырубался, потому что он смотрел только спорт и комедии. — Он сказал это как нечто само собой разумеющееся, и Дафну слова мальчика кольнули в самое сердце. Он подбрасывал ей подобные откровения, медленно открывая двери в свое существование, и чем шире открывалась эта дверь, тем большее представление она получала о том, что́ Бен полагал нормальной жизнью, и тем сильнее она жаждала изменить ее. Именно это обоюдное желание улучшить его жизнь и соединяло, хотя и опосредованно, Дафну с Эмили Ричланд.
— Вы когда-нибудь чувствовали себя вот так? — спросил Бен, показывая на красного люциана, целующего прозрачные стенки аквариума. Они были, по ее мнению, в самой поразительной секции аквариума — большой открытой комнате, выходящей на гигантские резервуары, где содержались целые сообщества океанологических образцов.
— Что значит «так»? — поинтересовалась она. Ей хотелось взглянуть на мир глазами мальчика, ощутить его развивающимися чувствами Бена.
— Пойманной в ловушку, — печально ответил он, останавливаясь у аквариума и изучая рыбку, которая, казалось, целовала мальчика. — О чем он думает, колотясь об стенку? Вероятно, он ничего не понимает. А что он думает о нас? Обо всем этом месте, которое он может видеть, но в которое не может попасть. А? — Он пристальнее вгляделся в аквариум на неуклюже двигающуюся рыбку. — Ночью меняют здесь морскую воду. В ней содержатся питательные вещества и всякое такое. Рыбы кормятся ими. А потом воду фильтруют, чтобы она стала чище и мы могли видеть рыбок.
— И ты чувствуешь себя пойманным, Бен? В ловушке?
— Не вами, — уточнил он. — Не вами. Но да. — Он показал на люциана, который продолжал тыкаться в прозрачный барьер. — Это я у своего окна по ночам, понимаете? Смотрю на дома других людей. Думаю, как они там. И другая ли у них жизнь. — Он отвел Дафну немного вперед, оставаясь, однако, у того же самого аквариума. — Эмили говорит, что так необязательно должно быть, но я не уверен. Люди не такие, какими кажутся. Так что вот так оно и есть. Не Эмили. И не вы. Но большинство людей.
— Не думаю, что можно соединять всех людей в одну кучу. — Она на мгновение задумалась о том, почему с Оуэном они обсуждают очередную вечеринку, которую должны посетить, а с этим двенадцатилетним мальчуганом решают философские вопросы мироздания. — Мне кажется, лучше принимать людей как отдельные личности, судить их по их достоинствам, но при этом не быть слишком строгим.
— Да, но как вы это делаете? — поинтересовался Бен. — Первое, что делаю я при встрече с человеком, это оцениваю его. Понимаете? Как вот тот малыш, — сказал он, указывая на аквариум. — Видите, как он осматривает всех? С одной стороны, с другой. Оценивает. Это я. Он думает, что кто-то пытается подкрасться к нему незаметно и съесть его — вот о чем он думает. И это правильно, поскольку одна из этих рыб наверняка думает так. Я вам говорю. И здесь то же самое, приятель. Стоит тебе отвернуться, как кто-то уже намеревается надрать тебе задницу.
— Следи за своим языком, — упрекнула она его, но Бен отмолчался. Он двинулся дальше, и Дафна последовала за ним. Будь здесь Оуэн, это она попыталась бы вести его, вдруг поняла она. Почему же она с такой охотой следовала за мальчиком, когда обычно не позволяла вести себя никому?
Он оглянулся на нее.
— Вы плачете?
— Аллергия, — соврала она.
— Интересно, а у рыб есть аллергия? — невинно заметил он, вновь поворачиваясь к аквариуму. — Посмотрите на плавник этого приятеля. Видите? Кто-то пытался его сожрать, изжевал. Вот о чем я вам говорю, Ди. Стоит вам отвернуться, как кто-то пытается вас сожрать.
Время от времени он называл ее уменьшительным именем, и она остерегалась, чтобы такой фокус не позволил им чрезмерно сблизиться — она должна была оставаться профессионалом — но у нее ничего не получалось. Болдт называл ее Даффи. Все остальные, включая Оуэна, звали по имени или по фамилии. Только этот маленький сгусток энергии называл ее коротко: Ди. И от этого он становился ей еще дороже.
— Ты умеешь плавать? — спросила она.
— Не-а. Как топор. Если бы меня сунули сюда, я сразу пошел бы на дно. В воде я ощущаю себя «тормозом». Она меня пугает, я начинаю беспорядочно колотить руками, и конец. На дно. А вы?
— Да, я умею плавать.
— Научите меня как-нибудь?
— Хорошо, — ответила она негромко, думая про себя, не солгала ли она только что в очередной раз. Она считала его особенным, и хотя ей приходило в голову, что, вероятно, таких, как он, десятки, если не сотни, все-таки она полагала неправильным сваливать всех людей в кучу. Она отказывалась видеть это.
