– Размечтался, – вдруг выплюнула Моника. – Делла не женщина, а мужчина! И я мужчина. И Санта мужчина. И Дженни тоже мужчина. Здесь только одна женщина – толстуха. А мы не будем покоряться. Слезай с кобылы, я докажу тебе, что я мужчина!
К Хессу прискакал гонец, то ли уставший, то ли перепуганный.
– Они… они там убили всех!
– Убили, – повторил Хесс. – Значит, они не лгут и они мужчины. Накажите их как мужчин.
Он повернул кобылу и неспешно поскакал в лагерь.
* * *
Мы не сдались, нет. Мы еще подрались. Нас взяли сетями и притащили в самую гущу шатров и палаток. Туда, где в землю были вкопаны столбы. Всех, кроме Иды, привязали к столбам – за вытянутые вверх руки, спиной наружу.
– Санта, я не выдержу, – прошептала Моника.
– Выдержишь, – ответила ей индианка. – Ты сказала – ты должна доказать.
– А что мне делать?!
– Ругайся.
– Ругаться?! Но это же дурно!
– Ты уже не женщина, а мужчина. Мужчине не дурно.
– Хорошо, Санта, я так и поступлю, – пообещала Моника.
Бедный ребенок.
Плети. Нас выдрали плетьми. Без малейшей пощады. Моника быстро потеряла сознание, но так и не закричала. Я изобретала самые обидные оскорбления для палачей. Санта поддавала жару. Больно? Я быстро перестала осознавать боль именно как боль. Отупела.
Потом нас отвели на новое место – на вершину холма. Здесь было дерево с густой листвой, и под ним уже восседала Ида, укутавшаяся в мою плащ-палатку. Мы промолчали.
Еды нам не принесли, дали только немного воды для Иды. Она еще и возмутилась – почему не кормят, ей вредно голодать! Ей объяснили: за побег наказаны все, и если она недовольна, пусть скажет о том своим друзьям. Этим Ида и занималась весь оставшийся вечер. Она чехвостила меня на чем свет стоит. Твердила, что я завидую ей и стараюсь избавиться, потому что положила глаз на ее мужа. Макс валялся в полузабытьи, и спрашивать у него, когда успел жениться на этой дуре, было бессмысленно. А Ида обещала подать на меня в суд, когда за ней прилетят спасатели, так что лучше бы мне не возвращаться на Землю – там меня немедленно упекут в тюрьму. Потому что я пытаюсь спровоцировать выкидыш у почтенной дамы, дочери приличных родителей, жены, матери и офицера.
Мне казалось, я нахожусь в театре абсурда. Так не может быть. Не бывает таких злобных и ограниченных людей. Даже в дальних провинциях. Просто не бывает. А память подсказывала – еще как бывает. Те женщины, с которыми я служила в четвертом округе, ничем не отличались. Просто им не выпадало серьезных испытаний, и негде было показать свою сущность. А тем несчастным, кому выпало… Лучше не вспоминать. В конце концов, мне предстоит смерть ничуть не лучше той, какую приняли они.
Я то проваливалась в дрему, то выныривала. В лагере поднялся шум, но мне не было дела до него. Лишь к сумеркам я более-менее очнулась.
К холму во весь опор неслись трое верховых с кобылой в поводу. Подлетели к нам, остановились.
– Делла Берг! – отчеканил один. – Ты поедешь с нами.
– А если нет?
– Тогда мы привезем тебя силой. Царь хочет видеть тебя.
Так вот что за шум был днем! Патер явился. Ну ладно, повидаемся.
– Садись, – индеец показал мне заводную кобылу. – Говорят, ты мужчина, а мужчина умеет ездить верхом.
Тоже мне, придумал испытание. Я встала, спину опалило лютой болью, но я не подала виду. Индейская кобыла не так хороша для верховой езды, как обычная лошадь, но и не особенно от нее отличается.
– Для мужчины ты слишком мала ростом, – заявил индеец. – Может, ты карлик?
Примерившись, я вскарабкалась в седло. Стремян индейцы не знали, но мне-то что? Я в детстве без седла ездила – подумаешь, стремена… Мне бы в обморок не грохнуться, вот что важнее.
Индеец повернул свою кобылу и вскачь понесся вниз. Я скрипела зубами, у меня темнело в глазах, и я боялась только одного: упасть и свернуть себе шею именно сейчас. Именно тогда, когда есть шанс все-таки вылезти из западни. Не может быть, чтобы Патер хладнокровно послал нас на смерть.
Рядом с шатром старейшин появился еще один – в полтора раза выше и в четыре раза шире, с бунчуком на остром шпиле, с разряженной гвардией. Мои конвоиры объехали шатер и спешились у двух костров, на которых грели воду в огромных котлах. За кострами был шатер поменьше, и меня подтолкнули к нему.
Я вошла. Внутри были только женщины. Немолодые, судя по повязкам на шее – рабыни. Они наполняли водой большую бадью. Из-за их спин вышла старуха, придирчиво оглядела меня.
– Садись сюда, – она показала на бадью, – к царю нельзя грязной.
Я сбросила одежду. Старуха ничуть не удивилась, увидев мою располосованную плетью спину. Рабыни, поддерживая меня под локти, помогли забраться в воду. Когда горячая вода залила спину, я чуть не потеряла сознание. Старуха быстро сунула мне под нос горсть пахучих трав, в голове прояснилось.
– Я слышала, ты назвалась мужчиной. Ты стойкая, – похвалила старуха. – Моя сестра попала в плен и тоже была мужчиной. Ее казнили. Она не уронила своего достоинства.
Воду пришлось менять дважды, столько грязи с меня стекло. Старуха умело обработала мои раны, намазала каким-то холодным маслом, от которого кожа онемела, но боль пропала. Потом меня обрядили в индейское платье, новенькое, богато вышитое, зачесали волосы под тяжелый платок и накинули на плечи плащ.
Жаль, у них не нашлось зеркала. Но я и так чувствовала, что совершенно готова к аудиенции с любым монархом.
* * *
Что дело худо, я поняла с порога.
Царский шатер внутри был перегорожен ширмами и полноценными стенками из шкур. В самом центре оставалась большая круглая «комната» – не иначе, приемная. Или тронный зал. Посередине на возвышении стоял стул, на стуле восседало чудовище. Громадный индеец в маске-шлеме, полностью закрывавшей лицо, в плаще, поясе и сапогах. Ничего больше на нем не было. Золотая маска отделана рогами кобылы, драгоценными камнями и прочей мишурой. Пояс, плащ и сапоги тоже. Камни, естественно, тут гранить не умели, а потому богатство не поражало своим великолепием.
Индеец сидел, широко развалив колени и выставив на всеобщее обозрение мужские части. Высота его стула как нарочно была такой, что эти самые части оказались на уровне моего лица. Сильно пахло водкой. За плечом царя стоял Хесс, а с другой стороны юлой вертелся тот самый парень-переводчик, который был при первой моей встрече с советом старейшин. Кстати, они тоже тут были. Выстроились вдоль стен.
Боже мой, неужели вот это – Патрик Шумов?!
– Женщина, тебе оказана честь, – проскрипел Хесс.
– Я мужчина.
– Для царя женщина та, на которую он покажет пальцем. А какие у тебя органы, важно для твоих родителей, не для царя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
