который воздвиг сам себя. И сейчас тот был почти достроен, замысловатая отделка из снега и сосулек обретала очертания. Лес был посажен для Эдварда Стерлинга, но не только чтобы увековечить его память, а еще и скрыть место, где он умер, защитить эту точку планеты от мира.
Бена не покидало ощущение, что нечто, гораздо обширнее его собственного разума, подкидывает эти мысли, нечто настолько же огромное, как тот ужас, который лишил его возможности дышать и в то же время широко распахнул его сознание. Наконец-то весь орнамент сложился. Смерть Эдварда Стерлинга был лишь началом. Лес скрыл то, что высвободила эта смерть, то, что пришло вместе с ним, преодолев границы, обозначенные полуночным солнцем.
Возможно, оно дожидалось этого момента с тех пор, как на земле появился лед, дожидалось кого-нибудь, с кем можно выбраться за пределы света. Возможно, обратно на родину вернулся вовсе не Эдвард Стерлинг, а всего лишь его оболочка, которую заставили ходить и говорить. Должно быть, в этом и был источник его силы, снова погнавшей его на север в поисках места, где оно могло бы укрыться, вот только тело сломалось раньше, чем удалось отыскать достаточно укромное место. Лес прятал его, и его сила увеличивалась на протяжении долгих ночей, и вот теперь оно пробуждается.
Бен пытался рассказать себе искаженную версию, бессознательно отрицая, что сказка основана на правде, однако невозможно избегнуть этого понимания здесь, где правда окружает его со всех сторон. Все сосульки над головой, свисавшие с веток, словно замороженный звездный свет, указывали в недра леса, демонстративно опровергая законы гравитации. Они указывали на не видимую отсюда поляну, как будто то, что прятал лес, превращало его в ледяную гробницу.
Страх Бена уже миновал стадию благоговейного трепета и сменился затаившим дыхание спокойствием. Он едва ли сознавал, что идет, понятия не имел, сколько прошел с тех пор, как остались позади голоса Эллен и детей. Должно быть, поляна уже близко, потому что ледышки, которыми обросли деревья, делались все более и более замысловатыми, образуя формы, которые он не смог бы описать словами. Впечатление было такое, словно деревья претерпели одну и ту же мутацию, являя миру образы, для которых стволы и кроны служили всего лишь скелетом. Хотя они стояли совершенно неподвижно, он чуял, что их неподвижность предвещает рост. Кроме того, не все в лесу сохраняло неподвижность. Он замечал за деревьями впереди какое-то белесое шевеление.
Это шевеление было таким огромным, что он дал бы деру оттуда, если бы еще мог контролировать свои движения, однако теперь то бездумное влечение, заманившее его в лес, полностью управляло его конечностями, а он только и мог суетливо двигаться вперед. Деревья расступались перед ним и беззвучно смыкались у него за спиной. Еще несколько шагов удавалось верить, что впереди мельтешит снегопад, пусть даже снежные хлопья падают только на поляну; но хотя движение оставалось в границах поляны, он угадывал, что оно при этом чудовищно громадное. И стоило это понять, как он уже не мог отрицать, что вот это, чем бы оно ни было, осознает его приближение. Дрожь ужаса и предвкушения прошла по телу, каким-то образом подготавливая его, и Бен бегом припустил к опушке, беспомощно спотыкаясь.
Может, он увидел только снег и лед, а может, его разум все-таки не смог справиться с реальностью происходящего. Совершенно точно, густой снег валил только над поляной, хотя казалось, он торжествующе вздымается с земли, а не падает с неба, скрытого снежными хлопьями. А внутри снежного вихря, или же формируясь из него, или и то и другое, что-то иное обретало очертания. Ему представился паук, который припал к земле, заполнив своим телом всю поляну, чьи бесчисленные конечности непрерывно движутся, или же гигантская голова, сплошь покрытая белыми усиками из собственной белой плоти, усиками, между которыми многочисленные глаза таращатся на него. Он отметил, что все здесь идеально симметричное: должно быть, глаза у него со всех сторон, чтобы видеть мир, в который оно входит. Все это лишь намекает на сущность его природы, оцепенело подумал Бен. И снег оно использует как намек на себя.
Поскольку снежные хлопья закрывали небосвод, а заодно и дальнюю часть поляны, Бен не смог оценить, насколько оно велико в высоту, и это вовсе его не утешило, – наоборот, внушило чувство, что оно, в некотором смысле, уходит в бесконечность. Бену пришлось задрать голову, поскольку блеклые усики нависали над ним, и он испугался, что они сейчас потянутся к нему. Но они лишь трепетали в воздухе вокруг тела – играли с формами, создавая и изменяя их, позволяя принимать узнаваемые очертания, а затем наделяя их идеальной симметрией. Там были человеческие лица, он видел: маски, слепленные из снега, – однако, судя по выражению этих лиц и отчаянному трепыханию в хватке усиков, игравших с ними, некоторые все еще сохраняли подобие сознания. Одно из лиц прямо над ним, которое, кажется, попыталось закричать, как только его половинки сделались одинаковыми, оказалось лицом Эдны Дейнти.
Для Бена это зрелище стало обещанием новых чудес, преображений еще более великих. Все, что он сейчас наблюдает, просто еще одна метафора, понял он, но даже этого оказалось для него слишком много. Его разум снова старался забыть, чтобы уберечь себя. Бен ощущал на щеках то ли слезы, то ли снежинки. Он глазел на явление посреди поляны и на устроенное им представление с замороженными душами столько, сколько смог вынести, после чего развернулся на трясущихся ногах. В лучшем случае, увиденное будет напоминать полузабытый сон, не успеет он выйти из леса, а назавтра от него останется настолько мало, что он ошибочно сочтет это очередной сказкой, ждущей, чтобы ее рассказали. Подумав об этом, Бен услышал за спиной его голос.
Звук был не из тех, какие обычно называют голосом, – шуршание снега, слышимое только потому, что оно неизмеримо огромно и заключено в кокон из тишины, шепот узоров, обретающих форму и обрастающих деталями. И тем не менее Бен каким-то шестым чувством смог расшифровать послание. Если хочет, пусть сочиняет сказку о полуночном солнце, чтобы сохранить воображение живым и удержать власть над ним, позволить разуму дорасти и научиться воспринимать то присутствие, какое обитает в лесу. Ждать теперь осталось уже недолго. Бена трясло так, что его возвращение с поляны напоминало какую-то беспомощную ритуальную пляску. Все сказки, которые он успел написать, даже близко не дотягивали до той сказки, в которой он скоро окажется наяву.
Глава тридцать вторая
Когда Эллен с детьми свернули на грунтовую дорогу,
