Мой подвиг поразил островитян хотя, я уверен, они не могли понять, как это я совершил его ради женщины. Но так как я был представителем «цивилизации», они простили мне эту странность. С детской непосредственностью они пожелали, чтобы я снова рассказал все с самого начала. Не подозревая к чему это приведет, я повторил рассказ слово в слово с теми же движениями, жестами и интонациями.
Островитяне бурно выражали свою радость и пожелали услышать все сначала. Они в один голос закричали: «Таланоа!» («Рассказывай!»). Их детская непосредственность обезоруживала меня. Чтобы получить хоть небольшую передышку, я обратился к своим слушателям с просьбой спеть что-нибудь.
Со своей обычной простотой и непринужденностью они сразу же согласились.
Звонкими, приятными голосами они затянули старинную боевую песнь. Она величаво звучала под торжественный аккомпанемент железного треугольника, производя неотразимое впечатление. Она захватывала, очаровывала самих исполнителей; склонившись вперед и опустив головы, они пели в состоянии какого-то экстаза, и глаза их подернулись поволокой. Вскоре к этому концерту присоединился надрывный лай деревенских собак, встревоженных звуками песни.
Когда певцы умолкли, я решил, что теперь все разойдутся по домам. Но вместо этого гости потребовали, чтобы я тоже спел что-нибудь. У меня душа ушла в пятки. И не только потому, что я боялся выступать,– просто у меня нет ни голоса, ни слуха. Пение мое очень похоже на обыкновенный визг. Но островитяне настаивали, и я вынужден был начать свой концерт.
Первое, что пришло мне в голову, это песня «В сердце Техаса», которая вызвала целую бурю восторга. Островитяне столпились вокруг меня, требуя, чтобы я пел еще. «Звездное знамя» показалось им, очевидно, недостаточно ритмичным, поэтому я затянул песню «Живей выкатывайте бочку», которая имела огромный успех. После австралийской песенки «Пляши, Матильда» я исполнил «под занавес» «Мама зарядила пистолет». Слушатели снова пришли в восторг. Я исполнил бравый футбольный марш Калифорнийского университета (в котором когда-то учился) и, прежде чем они начали просить меня спеть еще, заявил, что хочу спать. Уна, видя, что я устал, поддержала меня, и гости стали расходиться.
Целую неделю Уна, мой суровый доктор, разрешала мне есть только легкую пищу – рыбу, печеные плоды хлебного дерева, цыплят, кумалу, уве (разновидность ямса – растения с крахмалистыми клубнями), черепашьи яйца, вареных угрей, манго, ананасы и плоды дынного дерева. Ел я понемногу, так как челюсти у меня быстро уставали. Кроме того, желудок мой сильно сократился и наполнялся после первых же глотков, так что приходилось ждать, пока пища переварится. Однако голод я испытывал непрерывно и ел так часто, как только позволяло мое состояние.
Итчика сколотил для меня небольшой обеденный столик. Материалом ему послужили те самые доски носовой части палубы, которые выдержали столько ударов волн во время урагана и на которых я стоял часами, высматривая на горизонте долгожданную землю.
Ел я семь раз в сутки, просыпаясь ночью не менее двух раз. Мне стоило сказать только: «Уна, кай-кай», как она безропотно вставала, будила мужа, и они вдвоем готовили мне еду. Итчи разводил огонь и разогревал что-нибудь по указанию жены. После этого Уна садилась около меня, разламывала горячую пищу на кусочки, вынимала все косточки и подавала кусочки мне, быстро приговаривая что-то, если я не прожевывал их как следует.
Мне всегда бывало стыдно, что я не даю хозяевам покоя даже по ночам. Но у меня не хватало сил сесть без чужой помощи, а когда я немного окреп, то все равно не мог просидеть долго. Теперь я на себе испытал, как тяжело сидеть или лежать на почти лишенных мяса костях. Островитяне понятия не имели о пружинных матрацах, я спал на листьях кокосовой пальмы, и постель моя была такой же жесткой, как и деревянная койка на яхте, с той только разницей, что на яхте я имел одеяло, которого здесь не было.
Однажды ночью я попытался встать и, опираясь на палку, пройти в угол, где хранились продукты, чтобы не обращаться к помощи Итчики и Уны. И тогда я понял, как чувствует себя девяностолетний старик. Я пустился в путь мелкими, неуверенными шажками. Дети здесь обычно спят прямо на полу, там, где их свалит усталость. На полпути я споткнулся о чью-то ногу и упал на кучу тел – там вповалку спали шесть мальчиков. Как тяжело и болезненно падение исхудавшего человека, от которого остались лишь кожа да кости! Судя по отчаянным крикам проснувшихся детей, им пришлось еще хуже – на них словно свалился здоровенный мешок, плотно набитый поленьями. Уна сурово отчитала меня за то, что я не разбудил ее. Меня накормили, уложили в постель, и я проспал до тех пор, пока мой организм снова не потребовал пищи.
К концу первой недели Уна и Итчи объяснили мне, что теперь я могу есть что угодно. Я немедленно указал на поросенка, рывшегося в куче отбросов около хижины. Мальчики поймали поросенка, и в одно мгновение он был уже в котле. Вскоре я с наслаждением грыз свиные хрящики. С тех пор мне стали давать все, чего бы я не попросил.
Тувута стала для меня настоящим раем, и я все больше убеждался в благородстве и исключительной честности ее обитателей. Островитяне принесли все вещи с «Язычника», найденные на берегу или в лагуне, и разложили их передо мной. Я взял то, что мне было нужно, а остальное роздал островитянам.
Я оставил себе только один костюм и рубашку. Ноги мои до того распухли, что я много недель не мог носить ботинок, поэтому всю обувь я отдал тем, кто ее нашел. Она оказалась по ноге только ребятишкам, у мужчин ступни были большие и толстые. Остальные свои пожитки – несколько военных костюмов и всякую другую одежду – я распределил таким образом, чтобы каждому хоть что-нибудь досталось.
Но самым приятным сюрпризом был возврат моих драгоценностей. Передо мной выложили серебрянный браслет, который я купил в Англии в начале войны и выгравировал на нем свою фамилию, и золотое обручальное кольцо. Я был в восторге. С тех пор, как кольцо соскользнуло с моего пальца, я не надеялся вернуть его. Но зоркие ныряльщики отыскали кольцо и браслет на дне лагуны, на глубине девяти саженей, и принесли их мне.
Во время пребывания на острове я, как и все местные жители, носил набедренную повязку – «зулу». Здешний образ жизни мне нравился. Островитяне меня полюбили. Вскоре я начал выходить на улицу и гулять по деревне, опираясь на палку. В Ломаломе не принято стучаться при входе в хижину, и я частенько запросто заходил в гости к своим новым друзьям.
Чаще всего навещал я местного учителя. Я сам всегда мечтал стать учителем, и поэтому мы легко находили с ним общие темы для разговоров.
