Вождь Тупа тоже вскоре стал моим другом. Несколько раз он приглашал меня «кай-кай», а однажды я даже удостоился высокой чести переночевать в его коро (хижине).
В ту ночь Тупа и я долго беседовали при тусклом свете фонаря. Он свернул папиросу из сушеных листьев и банановой кожуры, закурил ее и поделился со мной своим желанием побывать когда-нибудь на острове Америка.
Глубоко затягиваясь и зажав папиросу в толстых губах, он вспоминал о том, как в молодости на острове Вануа-Мбалаву ему рассказывали об огромных отелях, о сказочных машинах, поднимающих человека на верхний этаж дома, который выше самой высокой кокосовой пальмы. Его глаза заблестели, он поднял черную мозолистую руку. Он мечтал пожить в отеле и подняться высоко-высоко, на самый верх.
Тупа выпустил через ноздри струю дыма. Поезд. Ему хотелось бы поехать на поезде, побывать в театре, пообедать в большом ресторане, увидеть большие дома – все это он сделает, когда приедет в Америку. Мускулы под его темной кожей дрожали от возбуждения, взгляд был устремлен куда-то вдаль.
Америка представлялась ему такой же, как Тувута. Он будет ходить там, куда захочет, и весело проводить время. Американцы встретят его так же радушно и приветливо, как жители Ломаломы встретили меня.
Слушая моего нового друга, я от всей души желал, чтобы мечты этого благородного человека никогда не осуществились.. Часто я гулял по берегу лагуны в обществе другого моего друга, седого благочестивого пастора, беседуя с ним на самые разнообразные темы. Тридцать лет назад он закончил методистскую школу в Лакембе, столице Лау, и вернулся в родную деревню. За эти годы он ухитрился сохранить в памяти десять или пятнадцать английских слов, которым выучился на торговой станции, и с их помощью мы беседовали о религии и обсуждали местные новости в маленькой деревянной церкви.
Однажды я решил совершить небольшой социологический экскурс и поинтересовался, как велик процент разводов на острове. Мне казалось, что процент этот очень низок,– несравненно ниже, чем в Америке. Пастор не понял вопроса. Я попытался выразить свою мысль яснее, но старик Апько качал головой и озадаченно таращил глаза.
Тогда я решил объяснить ему все как можно нагляднее. Сначала я с помощью жестов и отдельных слов попытался представить свадебный ритуал. Пастор отлично меня понял. Я объяснил, что это происходит десять раз – десять мужчин и женщин, живущих на Фиджи, женятся. Он кивнул. Тогда я пожелал узнать, сколько человек из десяти или из ста расходятся. В ответ он недоуменно уставился на меня.
До сих пор он все отлично понимал, но тут разговор зашел в тупик. Наконец я догадался в чем дело. Мой вопрос просто не укладывался у него в голове, так как за всю свою жизнь он не видел ничего подобного. В словаре туземцев нет слова «развод», как нет такого обычая в их жизни. Поэтому я и не мог ему объяснить, что имею в виду. Свадьба – это свадьба, вот и все. Люди женятся и живут вместе до самой смерти.
Гуляя по деревне, я наблюдал, как юноши ухаживают за девушками. Три пары вскоре собирались пожениться, и я часто видел их во время своих прогулок.
Облюбовав одну из местных красавиц, юноша старается как можно чаще попадаться ей на глаза. Все, конечно, происходит совершенно «случайно». Работает ли юноша, играет или просто слоняется без дела – он всегда держится поближе к своей любимой. При этом он всячески стремится очаровать девушку своими достоинствами.
Девушка, заметив это, притворяется, будто ничего не видит. Ухаживание длится от двух-трех недель до нескольких месяцев. Затем наступает последний акт, от которого зависит исход всего дела.
Решившись принять предложение руки и сердца, девушка при одной из встреч «случайно» приспускает набедренную повязку или распахивает на груди бумажную блузку. После такого проявления благосклонности юноша может делать предложение, не боясь получить отказ.
Родители молодых людей, давно уже знавшие обо всем, теперь, видя, что все сладилось, договариваются о свадьбе, которая празднуется в самое ближайшее время. После этого каждый из молодоженов возвращается к своим родителям. А через несколько дней все жители деревни общими силами строят «коро» для новобрачных, которые начинают жить своим домом.
Во время одной из прогулок мне повстречался философ Кама. Он, как и пастор, побывал на большом острове, в Лакембе, мечтая стать учителем. Однако после двух лет общения с официальной наукой и обманчивыми благами цивилизации, он вернулся в родную Тувуту. Двадцать лет назад Кама отрекся от книг и от своей мечты принести на остров просвещение.
С тоской говорил Кама о том, что островитян нужно прежде всего защитить от западной «цивилизации» со всеми ее язвами и пороками. Он знал не более десятка английских слов, но для таких людей, как Кама, слова не имели большого значения, он выражал свои мысли в образах и широких обобщениях, а такой язык понятен всем людям.
Простирая руку над мирной долиной у подножия потухшего вулкана, он спрашивал: зачем островитянам чужой мир? Здесь нет преступников, нет конкуренции, нет сексуальных извращений. Старые и немощные не знают забот. Люди здесь здоровы, на острове всегда царит мир. А если кто заболеет, в лесу довольно целебных трав. Взять хотя бы меня: коралловые ожоги зажили, больное колено выздоровело, и я выжил, хотя был на волосок от смерти.
Я рассказал ему о войне, отголоски которой докатились и до Тувуты. Кама был очень рад, что война кончилась. Когда я описал разрушительное действие атомной бомбы, он пришел в ужас. Позднее вождь, учитель и пастор пришли ко мне и спросили, правда ли все то, что я говорил Каме. Я мрачно кивнул, а они долго и как-то загадочно смотрели на меня, словно считая меня одним из виновников злодеяний, совершившихся в далеком от них мире.
Чтобы произвести на них еще большее впечатление, я стал объяснять подробности. Изобразив при помощи пальцев самолет, который им уже приходилось видеть, я засвистел, подражая свисту падающей бомбы, потом закричал: «Бах!», что должно было обозначать взрыв. Это они тоже поняли, так как кое-что знали о бомбах. Затем я изобразил самолет над Тувутой, поднял кверху палец, сказал «одна атомная бомба» и показал рукой, как она падает посреди острова. Потом сделал движение, которое должно было означать: остров сметен с лица земли, все его жители убиты, даже воздух отравлен. Они были поражены. Старый философ побрел прочь, грустно качая головой.
В другой раз мы впятером сидели в хижине вождя, пили. целебный сок кокосового ореха и беседовали о том о сем, пользуясь нашим скудным запасом слов. Я рассказал им о голоде на «островах» Индия и Европа, о лишениях военного времени на «островах» Англия, Китай и Россия, о бедствиях во всем мире.
