- Рыцарь, сидеть! - приказал хозяин. - Свои.
Рыцарь сел, но настороженно следил за каждым нашим шагом, будто говорил: свои-то свои, да как бы чего-нибудь такого ни выкинули. Только после того как хозяин пожал нам руки, пес подошел, обнюхал нас в порядке знакомства и отошел на прежнее место.
Сопровождаемые Рыцарем, мы двинулись ко двору, напоминающему, как многие крестьянские дворы в тех местах, маленькую крепость. Большая каменная стена замыкала все надворные постройки. Из-за стены поднимались только крыши амбара, коровника и сеновала. Сеновал был покрыт почерневшими досками, они покоробились и потрескались, позволяя тому, кто находился там, наблюдать за подходами к дому. Мы, конечно, не подозревали об этом, пока не подошли почти вплотную.
- Забродов! Устругов! - вдруг закричал кто-то с сеновала. - Откуда вы тут?
Наверное, появление из-за угла пары немецких автоматчиков не произвело бы на нас такого парализующего эффекта. Мы остановились, будто ушибленные доской, сорвавшейся с крыши. Голос был знаком, фамилии произнесены с нормальным русским ударением (бельгийцы делали его на последнем слоге), и главное, вопрос задан по-русски. Ошеломленные неожиданностью, пялили глаза на крышу, где несколько черных досок стали содрогаться от ударов изнутри.
- Не ломай крышу! Не ломай крышу! - испуганно закричал хозяин. - Это свои! Свои!..
Рыцарь, встревоженный странным шумом на сеновале и тоном своего хозяина, разъяренно залаял, бросаясь на стену. Обитатель сеновала перестал колотить по доскам и затих, точно провалился в сено.
- Это он, - сказал хозяин, кивая на сеновал.
- Кто он?
- Поляк мой.
Поляк! И в Испании воевал! И нас знает! И по-русски говорит! Ну, как же мы не догадались сразу? Это же Стажинский. Конечно, Казимир Стажинский, спасшийся вместе с Валлоном.
Мы бросились к воротам, чтобы поскорее встретить его. Но Стажинский опередил. Выскочив за ворота, он бежал к нам, выкрикивая:
- Устругов! Забродов! Спаслись! Спаслись! Черти... мои хорошие...
Несколько минут мы тискали друг друга и колотили ладонями по спинам, будто выбивали пыль, рассматривали, отодвигаясь, чтобы лучше видеть.
- А ты, Казимир, пополнел.
- Да и вы поправились.
Стажинский сосредоточенно всмотрелся в лицо Устругова и озадаченно пожал плечами.
- У тебя, Устругов, даже лицо какое-то другое стало.
- Какое другое?
- Я даже не могу сказать, но что-то новое в нем появилось. Более взрослым стал, что ли?
- Спасибо... Я и тогда не был ребенком, детей у нас в армию не призывают.
- Ладно, хватит о лицах. Лучше расскажи, - обратился я к Стажинскому, - как вы спаслись.
- Да нам ничто не угрожало, поэтому и спасаться особенно не приходилось.
- Но вы же потерялись там, на Рейне.
- Это вы потерялись. Мы успешно добрались до Голландии, высадились у леса, спрятали лодки и двинулись на запад.
- Сами? Без провожатых?
- Да, сами. Нас вел Крофт.
- Крофт?
- Да, Крофт. Помните, англичанин, худущий такой и нос торчком? Он прекрасно знает те места. Безошибочно вел нас по лесным дорогам, обходил поселки и перекрестки дорог, где могли быть немецкие патрули. Увидев городок издали, называл его и рассказывал, сколько в нем жителей, чем занимаются и что в нем интересного. Крофт почти откровенно хвастал своими знаниями, и мы поневоле начали допытываться, откуда он знает все это. "Любовь к географии", - говорит.
- Разве Крофт географ?
- Какой там географ? Разведчик, по-моему. Я догадался об этом, когда на глухом хуторе недалеко от Греве нас встретили важного вида люди, приехавшие в роскошном "мерседесе". С почтительной заботливостью они набросили на плечи англичанина дорогое пальто, нахлобучили шляпу и посадили в машину с занавешенными окошками. Вместо Крофта с нами остался приехавший в той же машине человек в охотничьем костюме. Он вел нас только до вечера того дня. Вечером на окраине какого-то городка нас подобрал грузовик со знаками вермахта на бортах. В кузове грузовика были набросаны матрацы, на которые нам предложили лечь. Поверх положили что-то вроде второго дна, на это дно набросали каких-то вещичек, и грузовик покатил. Раза два или три машину останавливали, шофер орал, что везет армейский груз, угощал патрулей папиросами, рассказывал пару анекдотов и, пока солдаты хохотали, трогал и катил дальше. Так мы и оказались в Арденнах.
- Все здесь?
- Сначала все были. Первым ушел Валлон, ему надо было в Брюссель спешить. Поправившись немного, подался к себе во Францию Бийе. Калабутин прослышал, что под Лярошем есть русские, и отправился туда. Тут застряли только мы с Прохазкой.
- Прохазка тут? А где же он?
- Да он не совсем тут. Близко к этим местам. К одному помещику устроился. Сначала по двору работал: историк и литератор показал явные способности ухаживать за лошадьми. Теперь его повысили чином и перевели в дом. После того как немцев в России назад погнали, помещик изменил отношение к Прохазке. И что самое интересное - уже взял несколько уроков русского языка.
Шарль, не понимавший разговора и удивленно посматривавший на нас, потребовал объяснить, что заставило меня расхохотаться. Я рассказал.
- Бельгийский помещик готов изучать русский язык? - переспросил он и тоже засмеялся. - Он дальновиднее, чем можно было ожидать от помещика. Некоторые наши промышленники и банкиры пытаются сменить немецкую лошадку на какую-нибудь другую. Шлют письма в Лондон и Нью-Йорк, подсылают своих людей к нам с предложением финансовой помощи. Чтобы в будущем засчиталось им. Но помещик... Да еще в такой глуши...
- И помещики, даже в такой глуши, - повернулся к нему Стажинский, переходя на французский язык, - даже они почувствовали, что произошел перелом, и этот перелом не может не затронуть жизнь даже в глубине Арденн...
Мы тронулись к дому. Поляк вдруг остановился и попридержал меня.
- А где же Самарцев? И как теперь его ноги? Зажили?
Я опустил голову.
- Похоронили мы Самарцева.
Стажинский схватил меня за обе руки повыше локтя, крепко сжав, повернул к себе. Он посмотрел в мое лицо и тяжело вздохнул.
- Как же вы допустили это?
И в голосе его была горечь и такой откровенный укор, точно смерть или жизнь нашего друга зависели от моей и Устругова воли. Как и в Марше перед Валлоном, я пробормотал виновато:
- Не уберегли, Казимир...
Он выслушал рассказ о смерти и похоронах Самарцева, смотря прямо перед собой тем сосредоточенным взглядом, который мы хорошо знали, потом, не сказав ни мне, ни Георгию ни слова, ускорил шаг, чтобы догнать хозяина и Шарля. У живых были свои заботы, и мы, переглянувшись, понимающе пожали плечами, вздохнули и заспешили вслед за ним.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
