— Шов ни в коем случае нельзя мочить, — сказала девушке Фрэнсис. — Несколько дней никакого мытья головы.
— А я уже и забыла, когда вообще в последний раз ее мыла, — пробурчала та.
— Погоди-ка, — произнес Валлиец Джонс, стоявший за спиной у Найкола. — Скажите, а мы, случайно, не знакомы?
Сперва она, похоже, решила, будто он обращается к пострадавшей девушке. Но затем поняла, что он спрашивает именно ее, и сразу замкнулась.
— Ты же никогда не был на Моротае, — заметил Найкол.
— На Моротае? Не-а, — покачал головой Джонс. — Это было не там. Но у меня прекрасная память на лица. Я вас откуда-то знаю.
Найкол заметил, что Фрэнсис резко побледнела.
— Не думаю, — спокойно сказала она и начала собирать аптечку.
— Да-да-да… да… Рано или поздно я обязательно вспомню. У меня прекрасная память на лица.
Она поднесла руку ко лбу, словно у нее внезапно разболелась голова.
— Я лучше пойду, — бросила она Найколу, избегая встречаться с ним глазами. — С ними все будет в порядке.
— Я с вами, — произнес он.
— Нет, — отрезала она. — Нет, я в порядке. Спасибо.
Кусочки бинта и хирургический шелк выпали из аптечки, но ей явно было не до того. Поплотнее запахнув халат, с аптечкой под мышкой, она направилась в обход двигателя к трапу.
— Ой, нет…
Найкол перевел взгляд с Фрэнсис на Валлийца Джонса. Тот смотрел ей вслед и озадаченно качал головой. Затем скривил рот в лукавой ухмылке.
— Что? — спросил Найкол.
Он шел за ней к лестнице и остановился, чтобы взять куртку, которую бросил на ящик с инструментами.
— Нет… Не может быть… Никогда… — Джонс оглянулся и неожиданно обнаружил именно того, с кем хотел поговорить. — Эй, Дакворт! Скажи, ты думаешь о том же, о чем и я? Квинсленд? Да?
Фрэнсис уже поднялась по лестнице и теперь, опустив голову, шла к своим попутчицам.
— Я сразу смекнул, что к чему, — послышался голос с ярко выраженным акцентом типичного кокни. — Старое доброе заведение «Сладкие сны». Которому точно нельзя доверять.
— Что происходит? — заинтересовалась Эвис. — О чем это он?
— Поверить не могу! — расхохотался Джонс. — Медсестра! Надо будет непременно сказать старине Кенни! Медсестра!
— Джонс, что за херню ты несешь?!
Джонс посмотрел на Найкола, на лице его появилось знакомое насмешливое выражение, с которым он обычно встречал все те сюрпризы, что преподносила ему жизнь: дополнительные порции выпивки, победа в морском бою или выигрыш в карты благодаря тузу в рукаве.
— Найкол, твоя медсестричка, — сказал он, — в свое время была проституткой.
— Что?
— Дакворт подтвердит. Мы встретили ее в квинслендском борделе, наверное, лет пять назад.
Его раскатистый смех и перекрывший шум двигателя голос донеслись до ушей моряков и невест, устало бредущих по мосткам. Некоторые даже остановились и прислушались.
— Не смеши меня. — Найкол поднял глаза на Фрэнсис, которая уже была у самой двери.
Она смотрела прямо перед собой, но затем, очевидно после тяжелой внутренней борьбы, позволила себе посмотреть на него. В ее глазах он увидел покорность судьбе. И похолодел.
— Но она же замужем!
— За кем? За своим сутенером? Она была лучшей девочкой менеджера борделя. А теперь — только прикинь! Нет, разве в такое можно поверить? Превратилась во Флоренс Найтингейл!
Его раскатистый смех застал Фрэнсис уже в дверях и преследовал ее всю обратную дорогу по коридору.
Глава 15
Одну девчонку Пегги сослали на двадцать лет.
Ей, как и прочим, домой возврата нет.
Женился на ней плантатор в начале февраля, —
Вот ей пошла на пользу Ван-Димена земля[31].
Из австралийской народной песни «Земля Ван-Димена»[32]
Австралия, 1939 год
До прихода мистера Рэдклиффа Фрэнсис успела уже четыре раза проверить жестяную коробку из-под печенья. Она проверила также ящик для столовых приборов, стоявший за сетчатой дверью горшок, пошарила под матрасами там, где когда-то, много лет тому назад, была родительская спальня. Она несколько раз спрашивала маму, где деньги, но мама лишь бессмысленно мычала, дыша перегаром, и Фрэнсис все стало ясно.
Но не мистеру Рэдклиффу.
— Ну так где же? — улыбаясь, спросил он. Так, наверное, улыбается акула, открывая пасть, чтобы растерзать жертву.
— Мне правда очень жаль. Понятия не имею, куда она дела деньги.
Фрэнсис придерживала ногой дверь, чтобы мистер Рэдклифф не мог заглянуть внутрь, но он наклонился и заглянул через сетчатую дверь в комнату, где растеклась в кресле мама.
— Нет, — сказал он. — Нет, конечно.
— Она неважно себя чувствует, — смущенно одергивая юбку, прошептала она. — Быть может, когда проснется, сможет сказать.
Она увидела у него за спиной двух соседей, проходивших мимо. Соседи шептались, не сводя с нее глаз. Ей не надо было слышать, о чем они говорят, чтобы узнать тему их разговора.
— Если не возражаете, я могу сама занести. Чуть позже.
— Что? Как твоя мать на прошлой неделе? И на позапрошлой? — Он разгладил идеально отутюженные брюки. — Сдается мне, на то, что осталось у нее в кошельке, она не сможет купить тебе даже буханку хлеба.
Она ничего не сказала. А он упорно продолжал стоять на пороге, явно ожидая приглашения зайти. Однако ей очень не хотелось, чтобы мистер Рэдклифф, в своей дорогой одежде и начищенных до блеска ботинках, сидел в их убогой гостиной. По крайней мере, пока она немного не приберется.
Они стояли лицом к лицу на крыльце, словно играя в гляделки.
— Тебя что-то давненько не было видно. — Его слова прозвучали отнюдь не как вопрос.
— Я была у своей тети Мэй.
— О да. Она ведь скончалась. Не так ли? От рака, если не ошибаюсь.
Теперь Фрэнсис не могла уже отвечать без слез на глазах.
— Да… Я была там… чтобы немного помочь.
— Прими мои соболезнования. Ты, возможно, в курсе, что в твое отсутствие дела у твоей матери шли не ахти как. — Мистер Рэдклифф снова заглянул в дверь, и Фрэнсис с трудом подавила желание прикрыть ее чуть плотнее. — Она… задерживает платежи. И не только мне. Вам теперь ничего не дадут в долг ни у Грина, ни у Мэйхью.
— Я все улажу, — сказала Фрэнсис.
Он повернулся к своему блестящему автомобилю, припаркованному на обочине. Двое местных сорванцов гляделись в боковое зеркало.
— В свое время, когда твоя мать работала на меня, она была прехорошенькой. Вот что делает с людьми любовь к выпивке. — (Она отвела взгляд.) — Полагаю, я не открыл тебе ничего нового. — Видя, что она продолжает молчать, мистер Рэдклифф переступил с ноги на ногу и посмотрел на часы. — Фрэнсис, сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
Он окинул ее оценивающим взглядом. Затем тяжело вздохнул, словно понимая, что собирается поступить вопреки здравому смыслу.
— Послушай, что я скажу. Я дам тебе работу в отеле. Будешь мыть посуду. Ну и делать кое-какую уборку. Сомневаюсь, что твоя мать сможет тебя содержать. И запомни: если ты меня подведешь, вы с ней в два счета окажетесь на улице.
И не успела она открыть рот, чтобы поблагодарить его, как он уже подошел к машине, шуганув вертевшихся рядом мальчишек.
Она знала мистера Рэдклиффа чуть ли не с рождения. Большинство жителей Айнсвилла его знали: он был владельцем единственного отеля в городе, а также сдававшихся в аренду дешевых деревянных домов. Она помнила те времена, когда мама, еще не попавшая в алкогольные сети, прислуживала по вечерам в баре отеля, а за Фрэнсис присматривала тетя Мэй. Уже позже тетя Мэй проклинала тот день, когда посоветовала матери Фрэнсис устроиться в отель, но «в таких захолустных городишках, как этот, дорогая, приходится брать то, что дают, разве нет?».
Хотя сама Фрэнсис на работу в отеле не жаловалась. По крайней мере, в первый год. Каждый день, сразу после девяти, она являлась на кухню, где трудилась под надзором молчаливого китайца, который сердито хмурился или замахивался на нее огромным кухонным ножом, если она плохо мыла или резала овощи. Она убирала кухню, надраивая полы шваброй с черной щетиной, до четырех помогала готовить еду, затем приступала к мытью посуды. Ее руки покраснели и загрубели от горячей воды, а спина и шея болели от стояния внаклонку над раковиной. Она научилась проходить, не поднимая глаз, мимо появлявшихся после полудня женщин, которые только и умели, что пить да грызться между собой. Но она была счастлива возможности зарабатывать деньги и хоть как-то упорядочить хаос их с матерью жизни.
Мистер Рэдклифф удерживал квартирную плату и давал ей немного сверх того, ровно столько, чтобы хватало на еду и домашние расходы. Она купила себе новые туфли, а маме — кремовую блузку с бледно-голубой вышивкой. Именно такие блузки, в ее представлении, носили порядочные матери. Ее мать даже растроганно всплакнула, сказала, что дай только срок — и она снова встанет на ноги. И тогда Фрэнсис сможет уехать учиться в колледж, как в свое время обещала ей тетя Мэй. Подальше от этой вонючей дыры.
