— Хорошо, приходи! — вдруг легко согласился дед.
— Так сколько приносить? — Зайцев боялся, что дед начнет шумно торговаться. — У м-меня пятьсот граммов.
— Пять на семь — тридцать пять, — старик почти не шевелил губами, и создавалось впечатление, что где-то за пазухой его халата включается магнитофон. Дед сощурил глаза и усмехнулся. — Боишься, так?
— Нет, не боюсь, — Евгений Александрович нахмурился. Больше всего на свете он не терпел обвинений в трусости. — Но только я, отец, привык все делать наверняка. Где гарантия, что т-ты не приведешь своего сына, л-лейтенанта милиции?
Старик не ответил, длинное его лицо стало как будто еще длиннее. Потом он долго раскуривал трубочку, и по каменной щеке его, изрезанной желтыми морщинами, пробежала судорога. Зайцев понял, что дед обиделся.
— Ладно, отец, я буду здесь через два часа. Я не обману. Мой залог — вот, — Зайцев сунул руку в карман и положил на прилавок между двумя помидорами золотой патрончик. Старик тонкими темными пальцами взял его, спрятал в кулаке, подержал на весу и кивнул:
— У меня тоже есть слово, — он распахнул халат, достал потрепанный газетный сверток, по размерам которого Евгений Александрович понял, что в нем пачка денег. — Здесь одна тысяча рублей, — старик аккуратно опустил перед Зайцевым пачку. — Сто бумажек по десять рублей. Через два часа приноси весь товар.
Зайцев взял пачку, острым ногтем мизинца разрезал газету, увидел темно-красные лезвия ассигнаций, положил сверток во внутренний карман пиджака, повернулся и пошел к выходу. Он понимал, что рискует, но жара, многолюдье и пестрота шумного рынка, где он почувствовал себя никому не нужным, успокоили нервы. Даже если этот дед не придет, думал он, все равно я продал этот патрончик выгодно: почти тридцать рублей за грамм, вполовину дороже, чем купил. А дед не может не прийти. Он, видно, из баевых сынков.
В гостинице Настенька лежала в одном купальнике поверх белого покрывала и спала. До чего же она хороша, зараза! — в который раз подумал Евгений Александрович, любуясь совершенными формами ее тел п. Неслышно сняв туфли у порога, на цыпочках по серому паласу он подошел к жене, наклонился и нежно поцеловал в ключицу. Настенька, не открывая глаз, проснулась, поняла, что это Зайцев, руками обняла его голову, прижала к груди и глубоко вздохнула.
— Погоди, — прошептал Евгений Александрович, — я только р-разденусь и приму душ, на б-базаре столько пыли.
Евгений Александрович еще не решил для себя, простил ли он Настеньку за тот безрассудный поступок — письмо в милицию, — который доставил ему столько неприятных переживаний. Развод с Настенькой он оформил, но сделал так, что печать о разводе не поставили в паспортах. В городском загсе работала одна из его пациенток, которой он объяснил накануне, что процедура эта нужна ему в воспитательных целях. Супруга его слишком красивая, легко увлекающаяся натура, и этот урок должен пойти ей на пользу.
Настенька тоже не знала, простил ли ее муж, но вела она себя в этой поездке, по мнению Евгения Александровича, великолепно. Боже мой, думал он с изумлением, неужели для того, чтобы она стала такой неправдоподобно нежной, ласковой, такой любящей, такой внимательной, необходима была эта ссора, которая поставила наши отношения почти на грань катастрофы? Вот уж в самом деле: что имеем — не храним, а потеряем — плачем. Такой нежности и такой заботы о себе Евгений Александрович не чувствовал, не знал никогда раньше, даже в те первые дни, когда он был с ней в круизе по Северной Европе. Тогда он ухаживал за ней, изо всех сил старался угодить и понравиться, предугадывая каждое ее желание. А теперь — вот, пожалуйста, все наоборот. И это не могло не доставлять ему ощущение довольства и счастья. Если в первый день поездки, когда они сели в поезд, еще недовольные друг другом, он какое-то время жалел, что взял Настеньку с собой, потому что в туристической группе мелькнуло несколько привлекательных женских лиц и фигурок, то теперь Евгений Александрович словно и забыл об их существовании, теперь Настенька заполнила собой все.
Перед тем как уехать в Ташкент, Зайцев зашел к Ольге и предупредил сестру о том, что если вдруг дома она заподозрит что-то неладное, если узнает что-то новое о Елене Петровне Кудрявцевой и Серегине, то непременно сообщит ему телеграммой.
Как прозорлив оказался Зайцев, потому что телеграмму Ольга прислала буквально на следующий день после того, как он удачно, почти гениально просто продал пятьсот граммов золотых патрончиков угрюмому тонколицему старику.
— Почему ты улетаешь один? Что случилось? Кто такая Елена Петровна? Что за мебель она продает? Вечно вы с Ольгой устраиваете какие-то тайны! — Настенька готова была заплакать. — Неужели и теперь я недостойна, чтобы знать, что у вас происходит?
Евгений Александрович видел, что она возмущается искренне, но не мог сказать ей, почему он срочно улетает домой.
— Ты, Настенька, н-не волнуйся, вот тебе триста рублей до конца поездки, надеюсь, на с-сувениры тебе хватит? А мне надо кое-что срочно утрясти дома. Женщина здесь не замешана, клянусь. Ты же понимаешь, Ольга з-знает, что мы с тобой отправились в эту поездку не просто так, а ч-чтобы помириться, и по пустякам она меня, р-разумеется, не стала бы вызывать. Ну, д-договорились? Билет я уже заказал, сейчас выкуплю его и всего через три-четыре часа буду в Москве, а потом уже и д-дома. Тебя я непременно встречу н-на вокзале.
В Москве Евгений Александрович взял в аэропорту такси и примчался на центральный телеграф. Три рубля дежурной телефонистке — и она буквально через пять минут соединила его с Ольгой, которая, к счастью, оказалась дома.
— Привет, старушка! — тихо сказал в трубку Зайцев.
— Здорово братишка, привет, старикашка! — хихикнула на том конце провода Ольга, и у Евгения Александровича стало легче на сердце: сестра в хорошем настроении, значит, все не так страшно.
— Ты откуда, Женя? Тебя так хорошо слышно!
— Из белокаменной г-говорю. Я по твоей телеграмме примчался. Что там случилось, можешь объяснить? Не так открыто, но чтобы п-понятно.
— Я же тебе писала в телеграмме, Женечка, что Елена Петровна продает мебель. Кстати, я узнала об этом — от кого бы ты думал?
— Ну-ну! — нетерпеливо прикрикнул Зайцев.
— От Гришина. Случайно. Да: встретился мой давний друг на улице и похвастался, что купил уже маленькую часть гарнитура. Ты меня понимаешь?
— Да-да, понимаю.
— Так вот, одну часть гарнитура купил, но почему-то не у самой Елена Петровны, а у ее племянника.
— М-может, зятя?
— Да, Женечка, ты прав, у ее зятя.
— Ясно. А что с Еленой Петровной? Почему она с-сама не распоряжается своим имуществом?
— Вот уж не знаю, но я видела ее совсем недавно, такая вся из себя важная, довольная.
— А Гришин?
— У него, кажется, не хватило средств, и он ждет кого-то из своих друзей или родственников, чтобы те привезли ему эти самые средства. И тогда он или его родня купит всю мебель у Елены Петровны. А ты, Женечка, как я поняла, можешь остаться с носом.
— Черт п-побери! — прошептал Евгений Александрович. — Но я же п-просил ее подождать месяц, от силы — два. И не искать покупателей. Я же сказал ей, что сам в-возьму весь гарнитур.
— Вот уж не знаю, как и о чем ты с ней договаривался. Кончай гадать на кофейной гуще! Я у тебя вчера вечером поливала цветы, дома все в порядке, все живы-здоровы, шума никакого нет. Так что давай приезжай: Только поаккуратней, Женечка, в дороге, скользко сейчас, дождь и листопад.
— Ты з-забыла, что у меня первый класс?
— Помню, но такие лихие головы, как ты, бьются тоже по первому классу.
Третьи свои «Жигули» с московским номером Евгений Александрович парковал недалеко от станции метро «Новослободская». Машина стояла на прежнем месте, цела и невредима, бензин был не слит. Значит, не зря он переводил дворнику каждый месяц десять рублей. Евгений Александрович только смахнул с капота и крыши листья да прикрепил «дворники». Минут пять прогревал мотор, потом плавно тронул с места.
Вот это новость! Значит, Гришин не окончательно «завязал», как об этом говорили его знакомые, а только лег на самое дно, значит, десять лет тюрьмы его ничему не научили. Да, человек, который однажды прикоснулся к настоящему золоту, навсегда оставляет на своих пальцах его следы. Лишь бы успеть, лишь бы вдовушка не вышла с товаром на покупателя. А он известен пока только Гришину. Надо же, никогда не ожидал, что встречу в этом самом Гришине, робком, улыбчивом тихоне из горгаза такого серьезного конкурента. Интересно, у кого он нашел такую сумму? Впрочем, друзей-то у него наверняка осталось немало, и если он вышел сухим из воды, с чистым паспортом, то, значит, связи у него крепкие. Хорошо бы познакомиться с его дружками. У них, может, не только золото имеется, но и камушки. Места они занимают меньше, а ценятся выше. Жаль только, что не знаю я всех тонкостей камушков драгоценных. Но это ничего, это дело поправимое. Допускаю ли я, что Ольга ошиблась и Гришин ошибся, а Елена Петровна вышла на подставных покупателей золота? Или сама уже раскололась? Да, риск есть, может существовать и такой вариант. Поэтому все нужно тщательно продумать и начать, разумеется, с Ольги, у нее выяснить все тонкости, все нюансы, вытащить из нее всю информацию, которой она располагает о Гришине: что он ей говорил, как себя вел при этом, какие у него были глаза? Оглядывался? Как себя вел? Ведь и Гришин тоже после стольких лет отсидки может быть подсадной уткой. Затем нужно выйти на Елену Петровну, ее прощупать, узнать, в каких она договорных отношениях с Гришиным, какую он предложил ей цену. Но все это надо сделать через Ольгу, ей удобнее, и у меня меньше риска, она пойдет к Кудрявцевой, а я прослежу, нет ли за квартирой наблюдения. Почему она продает патрончики? А ее ухажер Серегин? Может, между ними пробежала черная кошка? А может, вдовушка догадалась, что Серегин ее надувает, и решила стать самостоятельной и не делить с ним доход? Хотя какой, к шутам, доход и дележ, когда Серегин нагло грабил ее? Уж я-то не поступлю так. Надо будет обязательно накрепко ей внушить, что только я, Зайцев Евгений Александрович, должен покупать у нее золото, все остальные либо заложат ее, продадут милиции, либо обманут, Черт с ней, пусть она берет с меня даже по тридцать рублей за грамм! Ведь у меня дорога на Ташкент не закрыта. Видно, что у того старика хороший источник дохода, если он вот так, сразу, практически первому встречному выложил тридцать пять тысяч рублей. Теперь они в «дипломате». Хорошо, что в аэропорту при досмотре ручной клади молоденький сержант не решился приказать открыть «дипломат». А ведь был риск!
