— Я узнала твой голос, — сказала она. — Голоса ведь не меняются.
— Но я произнес только пару слов.
Когда-то она узнавала звук его шагов. А сейчас стояла рядом с ним под дождем, боясь, что он исчезнет, растворится, снова ускользнет в мечты и воспоминания.
— Ты промокнешь, — пробормотала она.
Он раскрыл зонтик.
— Мне надо вернуться в магазин. — Она вдруг поняла, что ей нужна передышка. — Я оставила одну из наших лучших клиенток в примерочной, в одном белье и с моей мерной лентой в руках.
— Во сколько вы закрываетесь?
Она бросила взгляд на часы.
— Через двадцать минут.
— Я подожду тебя в пабе.
Фейт вошла обратно в магазин. Ее слегка покачивало. Кон, стоя у кассы, прошептала:
— Шальные глаза и дорогой костюм. Будь осторожна, Фейт.
Сурово глядя на себя в зеркало примерочной, Фейт внушала себе: «Это просто смешно. Тебе тридцать лет. Ты должна отослать его прочь».
Когда магазин закрылся, Фейт отыскала Гая в пабе. Он сидел за столиком в углу, перед ним было два стакана, оба нетронутых.
— Ты зашел случайно? — спросила она.
— Пару недель назад я встретился с Джейком. Он сказал, что ты работаешь здесь.
Она скользнула на стул напротив и подняла свой стакан.
— За нашу блистательную карьеру. Ты явно на взлете, Гай, — такой шикарный костюм.
Они чокнулись.
— Я занимаюсь частной практикой, так что костюм обязателен. Я стал старым, богатым и скучным. А ты… ты замечательно выглядишь, Фейт. — В его глазах было восхищение. — Такая элегантная.
— Правда? Хозяйка магазина обязана стремиться к элегантности.
Фейт попыталась убедить себя, что после десяти лет разлуки он стал для нее лишь напоминанием о прошлой жизни, старым другом, на которого она может смотреть спокойно, без особого интереса.
— Расскажи мне о магазине. Джейк сказал, что ты открыла его несколько месяцев назад?
— Да, мы все еще торгуем с убытками, и это меня тревожит. Мы с Кон уже несколько лет занимаемся шитьем на заказ. Она в молодости работала у Люсиль, а я занимаюсь на вечерних курсах. А еще веду бухгалтерию и делаю основную часть закупок. У нас есть несколько постоянных клиенток. В основном это художницы, писательницы, актрисы. Многие женщины считают наши платья экстравагантными, но некоторые их обожают.
Она заметила мелкие морщинки в уголках его глаз и седину, припорошившую виски. Да, он стал другим, и это к лучшему.
— После войны, — продолжила она, — мы перешивали старые платья. Тогда негде было взять новую ткань, а я всегда любила бродить по барахолкам, ты ведь знаешь. Поэтому я начала делать вещи из лоскутков — блузки, шарфы. Наподобие того, что ты выбросил в урну.
— Его ты сделала?
Фейт кивнула.
— Тогда я должен немедленно его спасти.
Двойные двери паба распахнулись, и он выбежал под дождь. Оставшись одна, Фейт уставилась в окно. Дождь растекался по стеклу, размывая мужской силуэт, искажая темную фигуру.
Он локтем открыл дверь, победно сжимая в руке измятый сверток.
— Вот.
— Гай, ты совсем промок…
— Ральф и Джейк в ссоре? — перебил он. — Джейк не стал отвечать на мои вопросы…
— Джейк не разговаривает с папой уже десять лет. Он винит папу в маминой смерти. У папы была любовная связь на стороне, — хмуро добавила она. — Мама все узнала. Они поссорились, и она пошла на прогулку, чтобы успокоиться, а немецкий самолет расстрелял ее. Поэтому Джейк винит папу. А папа, конечно, винит себя.
— Боже мой. Я не знал.
— Откуда тебе было знать? Ты был поглощен другим.
Гай покраснел.
— Извини. — Фейт отодвинула в сторону свой пустой бокал. — Мне надо идти.
— Пожалуйста, не уходи. Я хочу объяснить.
— Ты был влюблен в Николь, Гай. — Старая боль снова вспыхнула, и это разозлило Фейт. Она заставила себя говорить спокойно. — Это было. Было очень давно. Сейчас это не имеет значения.
Она повернулась, чтобы взять свою сумочку, но Гай схватил ее за руку.
— Я был увлечен Николь, страстно. Но никогда ее не любил. Думал, что люблю, но на самом деле не любил.
— Любовь… страсть… какая разница?
— Любовь не проходит.
Фейт не могла пошевелиться; чувство, похожее на страх, буквально сковало ее. Она услышала, как Гай произнес:
— Я был без ума от Николь…
— Нет. Нет, Гай, я не желаю ничего знать! — слишком громко, слишком резко проговорила она.
— Пожалуйста. Я понимаю, что прошу слишком многого, но… Пожалуйста, Фейт.
Она вырвала руку, но ей не хватило воли, чтобы уйти. Гай говорил, а она молча сидела, глядя на дождь за окном.
— Когда ты уехала из Лондона, поначалу я был ужасно зол. Мне казалось… Понимаешь, ты ведь сказала, что любишь меня, а на следующий день уехала. Ничего не объяснив. Я решил… Я решил, что ты передумала. Или попыталась поставить меня на место. Что мои признания были нежеланными, что они смутили тебя. — Он допил остатки своего виски и добавил: — После твоего отъезда мне было так одиноко. Все казалось бессмысленным. А потом я встретил в Лондоне Николь. Я не могу объяснить, что произошло, я сам этого до конца не понимаю. — Гай нахмурил лоб и тяжело вздохнул. — Как-то, в студенческие годы, я по ошибке вдохнул эфир. Тогда все вокруг поплыло, исказилось. Встреча с Николь была подобна такому глотку эфира. Впрочем, я не пытаюсь найти себе оправдание. И не пытаюсь приуменьшить ни того, что совершил, ни того, что чувствовал. Все те годы, что я был женат на Элеоноре, мне не хватало страсти, но страсть — это еще не все. Мы — Николь и я — не знали, как жить дальше. Вне постели мы были чужими людьми, случайно оказавшимися в одной комнате. Мы не знали, что есть, что делать, как убить время. Мы не смогли бы преодолеть даже самых малых трудностей. Я понял это через несколько недель. Тогда произошло ужасное несчастье…
— Поппи, — прошептала Фейт.
— Да, Поппи. — Он помолчал. — Если бы мы действительно любили друг друга, трагедия сблизила бы нас. Но этого не случилось. Мы стали еще более чужими. Конечно, рано или поздно мы все равно бы расстались, и это событие только приблизило разрыв, но… После рая начался ад. Я был не в состоянии утешить Николь, успокоить ее. — Он коротко усмехнулся. — Даже странно — она без малейших переживаний бросила мужа и ребенка, но смерть матери едва не сломила ее. Временами я боялся за ее рассудок. Она так страдала.
Фейт почти не могла вспомнить месяцы, последовавшие за гибелью матери. Они были одинаково мрачны и унылы, лишены событий и чувств, которые делают прошлое запоминающимся.
— А потом Николь вдруг снова изменилась, — продолжил Гай. — Она начала ходить по клубам, театрам и в гости к немногим оставшимся друзьям. Но уже без меня. В конце концов она сказала мне, что все кончено. Я ждал этого. Я был рад. Меня уже начала возмущать ее способность к выживанию. К тому времени я понял, что моя собственная жизнь разрушена. Я потерял семью, дом, работу. И я потерял тебя. А она — она так ужасно страдала, а потом все это слетело с нее, как шелуха, не оставив следов. Если бы она осталась, я бы ее возненавидел.
Заставив себя взглянуть на него, Фейт спросила:
— Так ты вернулся к Элеоноре?
— Я вернулся к Оливеру.
Она вспомнила об Элизабет, о сильной и болезненной любви, которую испытывала к маленькой племяннице.
— Как он?
— Хорошо, — улыбнулся Гай. — У него такие успехи в школе, что его перевели в следующий класс досрочно.
— Это замечательно. А как Элеонора? — спросила Фейт, разглядывая свои руки. — Наверное, счастлива, ведь она получила все, что хотела.
— Нет. — Он зажег сигарету и покачал головой. — Я не думаю, что Элеонора счастлива. Она была счастлива во время войны, когда работала в Женской добровольной службе. Ей так и не удалось найти другое подходящее занятие. После войны она пыталась устроиться на работу, но то ее не принимали из-за возраста, то не хотели брать, потому что она женщина, то работа оказывалась слишком скучной.
Фейт всегда представляла Элеонору такой, какой она видела ее в последний раз, с отблеском триумфа в глазах. Трудно было поверить в то, что эта женщина тоже страдала.
— Сейчас Элеонора тратит всю энергию на семью, — сухо пояснил Гай. — На меня, потому что от моих успехов зависит ее положение, и на Оливера, потому что любит его. — Он затянулся сигаретой. — Понимаешь, Фейт, я заключил сделку. Элеонора приняла меня обратно и позволила снова увидеть сына на условиях, что я стану партнером ее отца. Большую часть своих собственных пациентов я потерял. Если врач бросает семью ради женщины легкого поведения — а именно такое мнение сложилось о Николь, — его пациенты начинают разбегаться. Меня привыкли считать образцом добродетели, а я совершил неподобающий поступок. Без помощи Сельвина мне вряд ли удалось бы получить практику снова. Так что, видимо, все сложилось к лучшему. — Он криво усмехнулся. — Но в последнее время мне стало казаться, что я заплатил за это слишком большую цену. Когда я увидел Джейка — с разбитой головой, с синяком под глазом, после драки с каким-то бандитом в пабе, — так вот, когда я увидел его, я вдруг почувствовал, что мне еще хуже, чем ему.
