— Не лги мне, Гай. Не придумывай того, чего нет.
— Но это правда.
— У Джейка ничего нет, Гай. — Ее голос дрогнул. — Ничего постоянного. Ни дома, ни работы. Я потеряла счет его профессиям и его женщинам… Деньги, которые я даю ему в долг, он никогда не возвращает. А сколько раз я вытаскивала его из полицейского участка, куда он попадал по пьянке… Я только и делаю, что разгребаю хаос, который он создает. А он губит себя, и я не в силах остановить его. Так чему же ты завидуешь, Гай?
— Тому, что он, по крайней мере, честен. А я… я научился жить во лжи. Научился находить оправдания, вроде того, что богатые нуждаются в хорошей медицине не меньше бедных, что деньги создают свои проблемы. И прочие лицемерные доводы. Понимаешь, иногда мне кажется, что я продаю душу, — с горечью добавил он. — И тем самым отравляю всех — себя, Элеонору, даже Оливера.
Дождь за окном почти перестал, редкие капли широкими кругами расплывались в лужах на мостовой.
— Нам пришлось жить в трудное время, Гай. Правила все время менялись. Мы с трудом приспосабливались к ним.
— «Любой ценой держаться вместе, — с улыбкой процитировал он. — Не подавать вида, что тебя что-то волнует».
— Правила Мальгрейвов… Странно, что ты их помнишь.
— Я помню все, — с жаром проговорил он. — Я помню Ла-Руйи… И как мы плавали на лодке по озеру… Я помню лес и ту гадюку…
Две маленькие ранки, следы от змеиных зубов на коже. Но боль от укуса осталась в прошлом.
— Ты возвращалась туда?
Фейт покачала головой.
— Джейк был там. Во время войны, в сорок третьем. Он участвовал в Сопротивлении. Джейк хорошо знает Францию, и Дэвид Кемп организовал для него секретную работу.
Она замолчала, потому что не хотела ни говорить, ни думать о Ла-Руйи.
— Ла-Руйи разрушен? — с тревогой спросил Гай. — Наверное, его разбомбили в сорок четвертом, во время высадки десанта…
— Нет, Гай. — Понимая, что ей все равно не уйти от этого рассказа, Фейт сделала глубокий вдох и начала монотонным, лишенным эмоций голосом: — В августе сорокового немцы решили занять замок. Женя попыталась остановить их. Она всегда говорила, что будет сопротивляться. Она заперлась вместе с Сарой внутри и подожгла дом. Но оказалось, что спалить замок дотла не так-то легко. Сгорели только крыша и чердак. Женя и Сара выжили во время пожара.
Фейт замолкла, потом с усилием продолжила:
— Их отправили в концентрационный лагерь. Женя была полькой, а Сара — еврейкой. После войны Джейк навел справки. Они обе погибли в Освенциме.
— Боже мой, — прошептал Гай.
После паузы Фейт сказала:
— Когда я навещала Ральфа в Норфолке, я поехала покататься на велосипеде и наткнулась на дом, который напомнил мне Ла-Руйи. Конечно, он гораздо меньшего размера, и это Англия, а не Франция, но есть какое-то сходство. Ставни на окнах, лес, заросший сад. Дом пустой… он продается. Пока его еще не купили.
До сих пор Фейт никому не рассказывала о доме в лесу. Даже Кон. Почему она заговорила об этом с Гаем? Возможно, это был жест примирения. Прощения.
— Ты хочешь его купить?
Она рассмеялась.
— Гай, там нет водопровода и электричества, но все равно он стоит гораздо больше, чем я могу заплатить. Но, должна признаться, я начала копить деньги. У меня есть банка из-под варенья, куда я кидаю шестипенсовики. Этот дом — моя мечта.
Он улыбнулся, сунул руку в карман и достал монетку в шесть пенсов.
— Тогда позволь мне сделать вклад. Твои мечты должны осуществиться. Мои — давно в прошлом. — В его голосе прозвучала горечь. — Мне пора, — сказал он, бросив взгляд на часы, и поднялся на ноги. — Время ужина. Если хочешь, позвони мне. Моя приемная на Чевиот-стрит. Номер телефона есть в справочнике. — И, уже повернувшись, добавил: — Я любил Николь за ее сходство с тобой, Фейт. Отличия всегда больно царапали душу.
Глава одиннадцатая
Фейт закрыла магазин и отправилась на Лестер-сквер на встречу с Руфусом. Вокруг уличных фонарей и светящихся вывесок клубился туман. В ресторане, когда ужин подошел к концу, Руфус вручил ей плоский сверток.
— С днем рождения, Фейт.
Она развернула бумагу. Внутри была небольшая акварель: две голубые бабочки.
— Руфус… — Фейт обняла его.
— Тебе нравится?
— Очень. Такая красивая картина. Спасибо, что нарисовал ее для меня.
Он предложил проводить ее домой. Туман сгустился; на спутанных медно-рыжих волосах Руфуса поблескивали капли влаги.
— Я хотел поговорить с тобой, Фейт. Дело в том, что мой отец уже давно настаивает, чтобы я начал работу в семейном бизнесе. Ты знаешь — импорт древесины. До сих пор я отказывался, но теперь, возможно, соглашусь.
— А как же живопись? Ты ведь всегда говорил, что…
— Да, я всегда говорил, что не запятнаю свою душу художника таким грязным делом, как торговля, что я не могу жить без искусства и прочее. — Его сигарета мерцала красной точкой в тумане. — Но я не в состоянии больше писать картины, и в этом весь ужас.
— Ты же нарисовал для меня эту прелестную акварель.
Они вышли на Шефтсбери-авеню. Машины медленно ползли сквозь туман, их бледные фары расплывались до размеров луны.
— Мне помогло то, что я делал это для тебя. И день был удачный, — сказал Руфус. — Время от времени я еще могу создавать маленькие вещицы. Но ничего серьезного. Я ведь хотел быть великим художником, ты помнишь, Фейт? Выдающимся. Война все изменила. То, что я способен создать, никто не захочет повесить к себе на стену.
Они ступили на мостовую, чтобы перейти улицу, и Фейт взяла Руфуса под руку.
— Но канцелярская работа не для тебя…
— Я всегда считал ее невозможной, но в последнее время все чаще думаю: а что в этом плохого? — Туман приглушал его голос, лишая привычного тембра. — Приходишь каждый день в одно и то же время, отвечаешь на письма и телефонные звонки, ходишь на совещания. Когда-то я презирал однообразие, монотонность, но сейчас — нет. Меня это даже привлекает. Я буду знать, что мне делать. Художник должен сам планировать свой день и свою жизнь. Похоже, я больше не в силах делать это. И даже если канцелярская работа мне не понравится, она даст мне кое-что другое. Я смогу купить дом и выбраться из этой дыры в Айлингтоне. У меня будут деньги.
Воздух пронизывали нити ледяного тумана, но Фейт внезапно бросило в жар. Она поняла, что сейчас скажет Руфус.
— Я прошу тебя выйти за меня замуж, Фейт. Я делал это не один раз, и ты всегда отвечала «нет», но в этот раз я настаиваю, чтобы ты подумала.
Они шли через узкий лабиринт улиц Сохо. Из одного подъезда доносились сиплые звуки саксофона, из другого слышалась ругань и звук пощечины, приглушенный туманом, — мужчина и женщина ссорились.
— Я смог бы дать тебе нечто лучшее, — с жаром продолжил Руфус. — Достойную жизнь, красивый дом с садом. Когда-то я с презрением относился к желанию иметь земные блага, но сейчас я изменился. И если бы ты стала хозяйкой в моем доме, я был бы счастлив.
В его голосе звучала любовь.
— А как же магазин?.. — промямлила Фейт.
— Я не стану просить тебя бросить магазин. Я знаю, как много он значит для тебя. Мы могли бы жить где-нибудь в пригороде, и ты приезжала бы сюда. — На его лице появилась мечтательная улыбка. — Домик в Метроленде, а, Фейт? Я куплю «форд», ты будешь печь печенье и ходить в гости. Если захочешь. У нас будут дети. Я знаю, что ты обожаешь детей. Ты так привязана к Лиззи.
Они свернули к магазину. Из дверей паба напротив выползали темные фигуры подвыпивших посетителей. У входа валялась скомканная газета с прилипшими к ней остатками чипсов.
— Неужели тебе нравится все это? — спросил Руфус.
Фейт подняла глаза. Позолота на вывеске магазина вдруг показалась ей поблекшей и безвкусной.
— Я люблю тебя, Фейт. — Он взял ее за руки. — Люблю много лет. Я знаю, что ты не испытываешь ко мне того же, но, по крайней мере, я тебе нравлюсь. И это чувство могло бы вырасти, если ты дашь ему волю. Я предлагаю тебе обеспеченную жизнь, комфорт и любовь. Это так мало?
— Это очень много, — прошептала она и отстранилась.
Наступило молчание. Фейт стояла, прижав кончики пальцев к стеклу витрины, и смотрела, как стекают вниз струйки воды.
— Но не достаточно для тебя, — медленно проговорил Руфус. Не услышав ответа, он сказал: — Я понял. Значит, ты никак не можешь забыть этого парня, врача?
Фейт ненавидела себя.
— Гай уже пятнадцать лет как женат, Руфус.
— Но это не помешало ему завести роман с твоей сестрой.
— Если бы у меня было хоть немного здравого смысла, я бы приняла твое предложение, Руфус. Ты сможешь сделать счастливой какую-нибудь другую женщину.
— Не думай, что только ты способна к постоянству.
— Прости, Руфус. Прости.
Звук его удаляющихся шагов быстро стих. Фейт подняла воротник пальто и вставила ключ в замок. «Ты никак не можешь забыть этого парня, врача?» Слова Руфуса кричали у нее в голове, будоража, разжигая борьбу, которая шла в ее душе с того дня, когда Гай заглянул в «Холли-Блю». Девять недель. Это было девять недель назад.
