Эммилу откидывается назад и вздыхает.
— Ok anhier ok yin.
— Извините?
— «Мне повезло, что я с вами». Иллюстрация, означающая, что вы не понимаете моего языка и я с равным успехом могла бы говорить на динка. Не обессудьте, но мне давно не приходилось беседовать с людьми, напрочь лишенными какого-либо религиозного чувства. Послушайте… Господи, какие мне найти слова, чтобы вы поняли?
Ладно, Господь всемогущ и добр, но в мире существует зло, происходит много плохого, причем часто с хорошими людьми. Как это объяснить? Если, как нам настоятельно советуют, и не пытаться, а отложить это в сторону и отбросить на секунду чисто материалистический атеизм, то в каком мире вы живете? Можно встать на позицию буддизма и сказать, что нет ни добра, ни зла: все это иллюзия, цель же состоит в том, чтобы избавиться от всех привязанностей, и тогда вы сможете вернуться в мир как бодхисатва и расточать сострадание. Существует фатализм. Вы видите его в Книге Иова, в античном мире, в философии стоиков, и эта позиция, в общем виде, воплотилась в исламе. Пути Господни неисповедимы, на все воля Его, поэтому заткнись и тащи дальше свою ношу. Позиция, вполне приемлемая как раз для нас, ищущих совершенства американцев, потому что мы только и делаем, что ноем, доводя себя до бесчувствия работой, сексом, деньгами, наркотиками и иллюзией того, что мы можем жить вечно. Большинство из нас живут в страхе, отчаянии и умирают, как тупые животные, в местах, подобных этому. С другой стороны, у нас есть то, что Симона Вайль говорила о величии христианства, которое обеспечивает не только сверхъестественное избавление от страдания, но и сверхъестественное использование такового. Скажем, если ты одарен всеми благами, возблагодари Господа за честь быть способным служить бедным и несчастным. Если же все имевшееся отнято у тебя, ты раздавлен, как жук, находишься в положении, которое кто-то называет malheur, последней крайностью, личность твоя разрушена, социология подвела, медицина, экономика, политика и прочие обычные уловки бессильны, то, с другой стороны, разве все это не шелуха и тщета? Утрать все, получи более, обрети невообразимую благодать. Блаженны нищие духом. У Господа нет потерь.
До Лорны дошла лишь часть сказанного. Ее учили не принимать во внимание содержание речей душевнобольных и прислушиваться к ним только в плане отыскания возможности вставить в подходящем месте ремарку терапевтического характера. Так она поступает и сейчас.
— Что ж, если в страдании столько величия, то зачем вы вступили в орден сестер милосердия? Я хочу сказать, зачем вообще облегчать страдание, если оно приближает вас к Богу?
— Потому что так велит заповедь. Это, несомненно, парадокс, но если вас раздражают парадоксы, вам нужно держаться от христианства подальше. Атеизм восхитительно прост, как детский рисунок, и я могу понять, почему вам так не хочется от него отказываться. По себе знаю, ведь, оказавшись у Святой Екатерины, я испытывала те же чувства.
— Простите, где?
— В приорате Общества сестер милосердия Крови Христовой. Он находится в Голубых горах, в Западной Виргинии, совсем недалеко от того места, где я жила. Но об этом вы прочтете в очередной тетради. Там описано все, касающееся приората, и все, что относится к Африке.
Дидерофф откидывается назад на подушки и закрывает глаза.
— Простите, это действие снадобья. Как по-вашему, вы достаточно меня сегодня полечили? Мне хочется отдохнуть.
Лорна убирает блокнот и магнитофон в свой холщовый «дипломат» и бормочет что-то в знак согласия, стараясь замаскировать огорчение. У нее никогда не было подобной беседы с пациентом. Да, неудачные сеансы терапии случаются, но в данном случае все настолько вышло из-под контроля, как будто терапией здесь занималась не она, а пациентка!
Дидерофф открывает глаза и улыбается.
— Прошу прощения за краткий теологический экскурс, это моя дурная привычка. Святой Иоанн Креститель предостерегает от этого как от помехи духовному прогрессу. Не забудьте тетрадь. Я только что закончила. Даже не думала, что обещанное признание займет так много страниц. Вот, берите. — Она указывает на тетрадь на прикроватной тумбочке.
Взяв записи, Лорна собирается уходить, но задерживается у двери, чувствуя себя несколько задетой и желая проявить власть.
— Эммилу, — говорит она, — хотите, я позабочусь о лодке, на которой вы жили. Могу поговорить с хозяином, если вы хотите сохранить ее за собой.
— О, спасибо, но в этом нет необходимости, — отвечает Дидерофф.
— Мне порой хотелось бы пожить на лодке. Как вам удалось ее найти?
— Мне предложили, и цена устроила. Когда я сюда приехала, у меня практически гроша за душой не было, а мистер Паккер сказал, что хороший жилец для него находка и он позволит мне пожить там, пока я не встану на ноги. Он же помог мне с работой у Уилсона.
— Значит, он вам вроде как старый друг?
— Да нет — самаритянин. Я случайно столкнулась с ним в вестибюле аэропорта. Никогда раньше его не видела, но оказалось, что у нас есть общие знакомые.
С несколько неприятным чувством Лорна минует вахту и спускается на лифте в вестибюль, но там, вместо того чтобы направиться в парковочный гараж, идет в кафе для персонала выпить холодного чая. Сидя в одиночестве, она наскоро, не делая пометок, читает тетрадь, потом звонит Пазу, чтобы рассказать о беседе и договориться о доставке тетради в его сейф. Но сотовый детектива занят.
Лорна оставляет голосовое сообщение. Она чувствует себя лучше, чем раньше, хотя то и дело машинально касается лимфатических узлов под челюстью. Явное набухание. Она убеждает себя, что это пустячная инфекция, с которой организм легко справится. В лифте она начинает ощущать легкий зуд на руках, в спине и бедре. Вот оно что: там, на ранчо, ее покусали москиты, и у нее обычная аллергия. Такое бывало и раньше.
— Кончай нервничать! — говорит Лорна себе, но тревожное сердцебиение не унимается.
Она направляется к своей машине. Подземные гаражи всегда вызывают у нее нервозность, поэтому она держит свой кейс под мышкой, а ключи от автомобиля в руке, наготове. В тот момент, когда она подходит к машине, из-за колонны сзади выходит человек. На нем пластиковая маска поросенка Порки, в руке большой охотничий нож. Лорна отдает ему портфель без сопротивления, не доставив никаких хлопот.
Глава семнадцатая
Признания Эммилу Дидерофф
Тетрадь четвёртая
Казалось, всю ту зиму мы втроем провели время в разговорах вокруг горячего куба печки в гостиной Орни, подбрасывая полено за поленом, идею за идеей. Поленья жарко потрескивали, идеи так же горячо обсуждались. Говорили по большей части мы со Скитером. Мне это казалось странным, потому что Орни был самым языкастым малым, которого я знала, однако сейчас он, похоже, вполне довольствовался тем, что сидел, потягивая домашнего приготовления пиво или кукурузный самогон, и слушал наши логические построения.
Должна сказать, что Скитер, хотя считался лучшим другом Орни, без конца дразнил его и норовил поднять на смех, только Орни это, кажется, ничуть не задевало. Чаще всего Скитер прохаживался на счет старины Ницше, поскольку знал, что Орни выстраивал свою жизнь на основе этой философии, и, имея обыкновение подтрунивать над приятелем, основательно поднаторел в насмешках и над учением, и над его автором.
— Этот Ни Щий, — говорил, бывало, Скитер, — мастер болтать языком, а сам-то он чего в жизни добился? Как можно воспринимать его всерьез? Бабок он не настриг, даже, кажется, ни разу толком не нажрался и не трахнулся. На кой хрен хоронить Бога и проповедовать идею сверхчеловека, которому все дозволено, если сам ты, долбаный сверхчеловек Ни Щий, болтаешься, как дерьмо, по всей Европе, отираешься в паршивых гостиницах и собираешь на свои дурацкие усы дешевый трактирный суп.
Ну и все в таком роде.
Я снова отвлекаюсь на несущественные подробности. Суть-то не в этом. Суть заключалась в том, что в ту зиму Орни стал отдаляться от меня. Я подумала, это из-за того, что я не могла забеременеть, а Орни, как человек, живущий по плану, не любил, когда его замыслы не воплощались даже в такой мелкой детали. Я сказала, что могу съездить в Роанок, в клинику, где лечат от бесплодия, но он не велел, заявил, что докторишкам не верит, и вообще, у него есть кое-какие соображения на сей счет. Мне и в голову не приходило, что всякий раз в мое отсутствие Скитер наговаривал на меня лучшему приятелю: я узнала об этом гораздо позднее, когда это уже не имело значения.
Итак, однажды он отправился в одну из своих поездок, даже не трахнув меня на прощание, как мы обычно делали, и едва пыль осела на дороге, лучший приятель попытался сам стянуть с меня трусы. А когда я не позволила ему этого, то чуть не обмочился от удивления, потому что мы, надо сказать, не были блюстителями морали, на что он и не преминул указать. Какого черта, почему нет? Почему бы друзьям и не перепихнутъся, что тут такого? Это все равно что позаимствовать у кореша тачку или инструмент. Орни против не будет, хочешь я сам у него спрошу? Да и вообще, детка, я же вижу, что он уже хочет от тебя отделаться, и хотел бы я иметь столько долларов, сколько раз мы с Орни менялись девчонками. Беспокоиться совершенно не о чем.
