— Нет, серьезно…
— И я серьезно. Хотел бы иначе, да не выходит. Олифант, очевидно, воспринимает происходящее таким же образом. Он заявил, что дело Эммилу несомненно подведомственно прокурору штата, но тот зависит от губернатора, а губернатор, между прочим, является младшим братом президента. Поэтому я не думаю, что прокурор штата станет особенно сопротивляться, если Вашингтон захочет заполучить ее себе. Дерьмо!
Лорна чувствует холодок, который не имеет отношения к кондиционеру. Ее скромная и размеренная жизнь трещит по швам. И похоже, что она оказалась причастной, хотя и косвенно, к чему-то огромному. К убийству. К международной интриге. К губернаторам и президентам. Она желает, чтобы это никогда не кончалось. Ее охватывает страшное сексуальное возбуждение, какого она и не припомнит.
— Хочешь выпить? — спрашивает Лорна, когда они подъезжают к ее дому.
— Боже мой, еще как!
Войдя внутрь, она первым делом включает кондиционер в гостиной, но дом вобрал жару всего дня, и требуется некоторое время, чтобы он охладился. Лорна делает две основательные порции рома с тоником. Они садятся рядом на кушетке и осушают свои стаканы до дна, потом смотрят друг на друга и хихикают.
— Хочешь еще?
— Не откажусь.
Она приносит запотевшие высокие бокалы и говорит:
— Слушай, я вся взмокла. А ты?
Паз вообще не потеет, но на всякий случай кивает, соглашаясь.
— А во всем доме в это время года прохладно только в одной комнате, — добавляет Лорна.
Он идет следом за ней в спальню, которую можно сравнить с промышленным рефрижератором, и осторожно присаживается в кресло.
— У меня такое ощущение, будто я вся липкая и грязная, — говорит Лорна. — Пойду быстренько приму душ.
Она так и делает: уходит в ванную, раздевается, смывает с себя пот, а вернувшись в спальню, то ли из-за всего пережитого, то ли из-за Джимми забывает одеться снова.
Когда в 1889 году Жорж умер, вся семья, за исключением Альфонса, была поражена величиной его состояния. Крупнейший производитель керосина в Европе, «Де Бервилль и сыновья», контролировал компании газового освещения в большинстве французских городов. Кроме того, основатель фирмы через контракты с Рокфеллером владел семью процентами акций «Стандард ойл» в Нью-Йорке и значимыми долями в других нефтяных компаниях. Альфонс унаследовал этот бизнес, а Жан Пьер получил капитал и недвижимость на многие миллионы франков. Однако двое из детей по причине принятия святых обетов не могли обладать частной собственностью, и для них, дабы они могли служить делу Христову на поприще благотворительности, Жорж образовал трастовый фонд, названный в честь его любимого загородного имения «Буа-Флери». В собственность фонда перешли все принадлежавшие ему акции «Стандард ойл», а управление ими Жорж доверил своему сыну, преподобному отцу Жерару де Бервиллю.
Мари Анж потребовалось почти два года, чтобы воплотить свои планы в жизнь. При этом Жерар поддерживал ее настолько, насколько можно было желать: финансовых проблем у нее не возникало. Затруднения состояли в другом: даже сотрудники Доброго Вспомоществования находили ее идею абсурдной, не говоря уж о чиновниках антиклерикального правительства. В то время сам факт работы респектабельной женщины в лечебном учреждении вызывал подозрения, ну а уж чтобы подобные дамы ездили без сопровождения в районы боевых действий… это казалось просто немыслимым!
Одновременно с улаживанием дел в чиновничьих кабинетах Мари Анж занималась подготовкой кадров. С момента создания организации в нее стали набирать молодых женщин. Большую часть из них составляли привычные к труду девушки из шахтерских поселков близ Лилля (как Отиль Роланд) или рабочих кварталов Парижа. Трудности ухода за недужными, сопряженного порой с риском для жизни, пугали их меньше, чем девиц, получивших более деликатное воспитание, однако уже в числе первых двадцати сестер оказались и графская дочь, и дочь сенатора Франции.
С самого начала орден был построен на военных принципах, на что его основательницу подвигали и ее брат-полковник, и другой брат, иезуит. Кроме того, памятуя о слабой дисциплине защитников Коммуны, она требовала от своих последовательниц ни в коем случае не покидать своих подопечных и быть готовыми, в случае необходимости, с радостью принять смерть. В описываемый период она ввела в обиход одеяние, которое со временем превратилось в униформу монашеского ордена. За образец было взято то, что носила сама Мари Анж в Гравелотте: серое платье из хлопка или шерсти, поварской фартук, простой белый льняной шарф, повязанный на голову, высокие шнурованные солдатские башмаки и синий плащ кавалерийского образца.
Из книги «Преданные до смерти: История ордена сестер милосердия Крови Христовой». Сестра Бенедикта Кули (ОКХ), «Розариум-пресс», Бостон, 1947 г.
Глава шестнадцатая
Пазу снился очередной кошмар, только на сей раз он, быть может из-за необычайной четкости образов, осознавал, что все происходит не наяву, и хотел из этого сна выбраться. Он находился на месте какого-то страшного преступления, где сама атмосфера была напоена духом скверны и безымянного ужаса, и допрашивал двух маленьких девочек, лет около семи.
Они играли на улице, прыгали через скакалку. Детектив хотел, чтобы они перестали вертеть чертову веревку, но тут, как это бывает в ночных кошмарах, ему пришло в голову, что они сделаются разговорчивее, если он включится в игру. Так он и поступил: прыгал быстрее и быстрее. Теперь маленькие девочки улыбались, хотя и без радости в глазах. На одной было домотканое платье из хлопка, на другой — из шерсти.
Открыв глаза, Паз обнаружил себя в постели Лорны Уайз, в спальне с кондиционером, остудившим помещение в достаточной степени, чтобы уютно чувствовать себя под одеялом. Ему вспомнилась прошедшая ночь… славно, просто замечательно, хорошо проснуться вот таким образом, если это, конечно, не… От последней мысли его прошиб пот. Он медленно повернул голову. По подушке рядом с ним разметались белокурые локоны Лорны, слышалось ее мягкое дыхание.
Придвинувшись ближе, Паз принюхался — травяной шампунь. Теплые струйки из-под одеяла несли с собой запах женщины, самый чарующий аромат на свете. Не иначе как настоящий. Ему вспомнилось, что во снах не бывает запахов: вроде бы кто-то его в этом уверял. Хотя чем черт не шутит.
Вдруг эта растрепанная головка развернется к нему каким-нибудь противоестественным образом, открыв взору осклабившийся череп или собачью пасть, которая пролает: «Сюрприз!»? Он чувствовал, как колотится сердце в груди, а потом подумал про себя, так, мимоходом, что если уж и это нереально, то он наплюет на все и обратится к матушке, пусть делает, что считает нужным. А если Маргарита не поможет, уйдет с работы: парни с глюками должны наблюдаться у психиатров, и пушки им носить не положено.
С такими мыслями в голове Паз вбирал запах Лорны Уайз, словно кислород из маски. Текли минуты. Она что-то пробормотала, повернулась к нему, и детектив с удовлетворением отметил, что это ее лицо, вполне нормальное. Впрочем, в тот момент ему показалось, будто он в жизни не видел лица красивее, хотя на самом деле подобных лиц видел множество, и в точно таких же ситуациях. Он присел на постели и продолжал смотреть на Лорну, пока его взгляд не разбудил ее.
Она открыла глаза, увидела его, на ее лице расцвела улыбка, но тут наметанный глаз психолога углядел неладное. Лорна нахмурилась.
— Что случилось?
— Ничего.
— Не «ничего», а что-то. Тебе снился кошмар?
— Да, странный, с персонажами из стихотворения. А потом мне показалось, что я все еще в нем. У тебя бывало так, что, когда ты просыпаешься, тебе кажется, будто сон продолжается?
— Нет, у меня никогда не было дурных снов. И как твой личный терапевт я должна сказать тебе, что от этого помогает только одно верное средство, известное медицинской науке.
— И что это за средство, доктор?
— Боюсь, что тебе придется некоторое время полежать на обнаженной женщине.
— Нет, нет, только не это! — воскликнул Паз, хотя немедленно приступил к выполнению этой методической рекомендации.
— И как долго должен я лежать? — спросил он после того, как завершил необходимые приготовления.
— Пока эта обнаженная женщина не скажет, что сеанс окончен, — ответила Лорна.
* * *
Сейчас Лорна парит в самой приятной фазе состояния «пост коитус», в блаженном полусне. С одной стороны, она вроде бы понимает, где находится и что с ней происходит, с другой — все же осознает не настолько, чтобы задуматься о будущем своих отношений с Джимми Пазом, на настоящем этапе восхитительных. Сейчас его нет в постели, но это тоже нормально. Она соскальзывает обратно, в царство сна, и всплывает на поверхность, только заслышав звяканье фаянса и серебра. Паз заходит в комнату с подносом, на котором стоят контейнер от ее кофеварки «Крупс», наполненный побулькивающей смолянисто-черной жидкостью, накрытое салфеткой блюдо и кофейный набор. Ноздри щекочет восхитительный аромат кофе и свежей выпечки. Паз ставит поднос на кровать. Он обнажен, если не считать узких черных плавок «Хьюго босс».
