— Почему ты еще здесь? — спрашиваю я. — Ты не похож на человека, у которого через четыре часа самолет.
— Погода не летная. Замело всех. Как прекратится этот пиздец, позвонят, поеду.
— А… — Я лишаюсь дара речи. — То есть, ты останешься здесь на Новый год?
— Надеюсь все же улететь, пусть и в ночи. Не может же эта метель длиться вечно.
Я пожимаю плечами и онемевшими от холода пальцами начинаю расстегивать толстовку, ибо в доме в ней жарко, как вдруг дом содрогается от громкого резкого хлопка. Невольно я начинаю хихикать.
— Что за… — Вова отставляет ноутбук и поднимается.
— А это он жизнь узнает. На месте Марьиванны я бы сжалилась. Попытка очень достойная.
А еще кто-то попал на ремонт кухни. И лучше бы мне отправиться к дочери, пока гнев Володи не зацепил невиновных. Только бы не начать отмывать эту его проклятую кухню! За год с лишним я так привыкла убираться сама, что очнусь только когда закончу белить потолок, наверное.
Странно, что Машка меня не встречает, не висит на шее и не выпрашивает новогодний подарок раньше времени. Я поднимаюсь наверх, в ее комнату, и обнаруживаю дочь спящей. На полу разбросаны куклы и плюшевые игрушки, а ночник со звездным небом проецирует на потолок млечный путь.
В кармане вдруг звонит телефон, и я вылетаю из комнаты пулей, чтобы не разбудить Машу. Номер незнакомый, но тревоги, которая часто бывает при звонках с неизвестных номеров, я почему-то не испытываю.
— Да?
— Привет.
Голос Олега почти забылся, с того вечера в театре мы не разговаривали. И я удивлена, хоть и рада его слышать.
— Привет. Я тебе звонила. И писала.
— Знаю. Прости, не хотелось ни с кем говорить. Я приезжал, но тебя не было дома. А потом номер стал недоступен…
— Черт, я ведь переехала! Надо было тебе написать. Я… сняла другую квартиру и еще потеряла телефон. Так что все новое.
Ну вот, теперь я вру еще и Олегу. И пусть Вове солгать не получилось, по крайней мере не до конца, уж Олег-то точно не заслуживает дурацких отмазок. Но потребность спрятать суть сделки с Никольским-старшим так сильна, что я не могу заставить себя выложить правду.
— Хотел поздравить тебя с Новым годом. И пригласить встретить его.
— Я не могу, извини. Вова улетает в командировку, я буду с Машей.
Олег долго молчит, и я даже смотрю на экран смарта — не прервалась ли связь?
— У него? — наконец спрашивает он.
— Да, конечно. Это ее дом.
— Ты к нему вернулась?
— Нет. Конечно, нет. Я лишь сижу с дочерью, пока он в командировке и провожу с ней каникулы.
— Но ты его простила.
— Я поняла.
— Серьезно? Вот так раз — и все забыла? Живем дальше, ничего не было?
Я чувствую, как начинаю раздражаться, потому что Олег сейчас лезет туда, куда я и сама не очень люблю заглядывать. И уж точно не хочу открываться малознакомому, пусть и привлекательному, мужчине.
— Я не сказала, что забыла и что ничего не было. Но я не хочу плодить ненависть. И я действительно понимаю. Не говорю, что это справедливо и хорошо, что его поступки правильны, но… ты ведь врач, ты видел, как те, кому очень больно, срываются на всех, включая близких. Это иррационально.
— Все настолько плохо?
Я вздыхаю. Если бы только знать, насколько все плохо!
— Мой отец натворил дел за моей спиной.
— Но ты не можешь платить за его поступки.
— Жаль, что эта мысль не пришла ему в голову. Тогда он, может, и не прикрывался бы моим благополучием, разрушая чужие жизни. Слушай, спасибо, что ты беспокоишься. Но я справлюсь. И Никольский… он старается. Он не зверь, он запутался. Как и я, когда пыталась сбежать с Машкой. В итоге мы пришли к общей мысли и пытаемся хоть как-то наладить мир вокруг ребенка.
— Ты хочешь к нему вернуться?
— Ему не нужно мое возвращение.
— Я спрашивал не о нем. О тебе.
— Я хочу жить. И чтобы все вокруг прекратили меня с кем-то сводить. Мне необязательно иметь рядом мужика, чтобы быть счастливой и довольной жизнью. Часики давно оттикали: у меня есть ребенок. И совершенно необязательно суматошно подыскивать себе кого-нибудь, кто будет носить гордое звание мужа.
— Прости. Я — бестактный дебил.
— Не самый серьезный недостаток, — смеюсь я.
— Клянусь больше ни слова не говорить про отношения и твоего бывшего. Ксюш… ты можешь мне хотя бы другом остаться? У меня здесь вообще никого нет и, боюсь, без экстренного набора твоего номера я рискую однажды заблудиться в метро. Ваши новые станции приводят меня в ужас.
— Конечно. Выбраться из метро — всегда пожалуйста.
— Тогда с наступающим?
— С наступающим.
— Пришлю тебе мышку в полночь.
— Я рада, что ты позвонил. Кстати, как ты нашел мой новый номер?
— Написал Вере. Общительная девушка.
— Да уж, находка для шпиона.
Я слышу за спиной шаги и поспешно прощаюсь. Не хочу, чтобы Вова слышал, с кем я говорю.
— Кто звонил? — спрашивает он.
— Так. Вера. С Новым годом поздравляла. Вылеты не восстановили?
— Нет, отложили еще на четыре часа. Техника не справляется.
— Не везет.
— Как посмотреть, — усмехается он. — На кухне куча еды. Пообедай, пока Маша спит.
— Она в порядке?
— Да. Ее светлость обижена, что я улетаю. С утра капризничала, потом играла в гордом одиночестве, а потом умаялась и легла спать. Надеется протянуть до полуночи. Так что, хочешь мандариновый пунш?
— А как же папа и сгущенка?
— Папа и сгущенка пошли… кхм… к Марьиванне. Всю кухню мне угробил.
Мы говорим о кухне, о поездке, о пунше и Маше, а я все это время думаю, сколько из разговора с Олегом слышал Вова. И пытаюсь вспомнить, не говорила ли я что-то провокационное, потому что за каждый неверный шаг в отношениях с бывшим мужем приходится платить. Меня спасает сонный голос дочери. Маша проснулась и что-то болтает, из-за прикрытой двери не разобрать слов.
— Привет. — Мы заходим в комнату.
— Привет, — говорит Машка.
Я вижу, что дочь дуется. Хмурит брови, сжимает губы. Очень похоже на отца, даже забавно, хотя смеяться над рассерженным ребенком нельзя.
— Ну ты чего? — Я сажусь на постель. — Что такая грустная? Новый год же? Скоро Дед Мороз придет, подарки под елочку положит.
— Не хочу подарки! Деда Мороза не бывает, мне Ира в садике сказала!
— Ну хорошо хоть не Людмила Михайловна, а то это уже было бы слишком, — бурчит Никольский.
— Маш, что случилось? Кто тебя обидел?
Молчит и продолжает дуться, глядя в пол.
— Машунь, ну папа ведь работает. Он скоро приедет. А мы с тобой будем праздновать…
— Не хочу с тобой праздновать! — вдруг кричит Маша. — Ты всегда уходишь! Хочу с папой!
Вскакивает с постели и несется в коридор. Застыв, как изваяние, я слышу топот на лестнице. Мне кажется, меня сейчас ударило током. Или я снова ударилась головой, или мне снится какой-то жуткий сон из числа тех, где Машка теряется в темноте, и я никак не могу ее дозваться. Я растерянно смотрю на Вову, словно он тот человек, который может разом решить все проблемы.
У него, пожалуй, не менее удивленный вид.
— Я с ней поговорю, — задумчиво произносит он.
А мои надежды на уютный семейный Новый год разбиваются, как елочный шарик, ненароком соскользнувший с ветки.
Я брожу по дому в ожидании… чего? Чуда, дальнейших действий, возможности поговорить с Машкой? Они внизу, я слышу отголоски низкого бархатистого голоса Никольского, который он использует только в особых случаях, задеяйствуя все природное обаяние. Но даже если сейчас он рассказывает Маше, как мама любит ее, глобально ситуацию не изменить так просто.
В жизни Маши мама стала переменной величиной, это факт. Сегодня она забирает ее из сада, завтра это делает нянь, сегодня Маша ночует у мамы, а завтра мама приходит, чтобы переночевать, а потом снова уйти. Не к кому прибежать среди ночи, если приснился кошмар, не к кому полезть обниматься днем, няня это няня, а папа чаще видит работу, чем ребенка.
