— За новую больницу, — сказала она, поднимая свой бокал и осторожно чокаясь с моим.
— За новую больницу, — с радостью повторил я.
Некоторое время мы стояли, потягивая шампанское и продолжая наслаждаться окружавшим нас великолепием. Внезапно Флоренс сморщилась, словно шампанское неожиданно превратилось в уксус.
— В чем дело? — спросил я.
— Ах, ничего, — пожала она плечами. — Просто сейчас назвали одно имя.
— Я даже не обратил внимания. Кто это был?
— Бенджамин Хоус.
— Вы знаете его? — спросил я, заинтригованный ее реакцией.
— Он был в кабинете министров во время Крымской кампании, — сказала она с горечью в голосе. — Полагаю, он старый друг мистера Брюнеля.
— Вы его недолюбливаете?
— Этот человек сделал все возможное, чтобы дискредитировать себя. Он не воспринимает женщин как равных себе, и поэтому отклонял все мои запросы, которые я направляла в военное министерство, будь то улучшение условий в госпиталях или просьба предоставить теплую одежду и улучшить питание пациентов.
— Никогда бы не подумал, что он способен на такое. Он всегда был очень дружелюбен со мной.
Глаза Флоренс на минуту погрустнели и стали холодными как камни, блестевшие на ее пальцах.
— Как же иначе? Вы ведь мужчина! — Она внимательно следила за моей реакцией, но я проигнорировал ее замечание. Тогда Флоренс продолжила унижать Хоуса: — Он был настоящим диктатором, деспотом, безответственно вел себя в парламенте. Ему ни за что нельзя доверять! Он несколько месяцев игнорировал мои мольбы, а затем наконец пригласил мистера Брюнеля проектировать новый госпиталь. Но даже тогда намеренно не допускал меня к работе над проектом.
— Вы хотите сказать, что он пытался сделать это? — сказал я, вспоминая слова Брюнеля.
К счастью, она улыбнулась.
— У меня был ряд предложений по этому вопросу, поэтому я лично обратилась к мистеру Брюнелю.
— Полагаю, вы не собираетесь искать поддержку для строительства новой больницы у мистера Хоуса?
— Я скорее организую школу для медсестер в машинном отделении корабля, чем еще раз обращусь к этому человеку.
Еще одно имя было названо.
— А кто такой виконт Оккам? — спросила она, когда я повернулся к двери.
— Мой друг, только обычно он редко упоминает свой титул. — Я немного преувеличил, назвав его другом. Однако с той ужасной ночи на мельнице мы стали ближе друг другу, и сегодня наша дружба должна была подвергнуться испытанию. Мы решили, что еще раз попытаемся привлечь к себе внимание того, кто был готов любой ценой завладеть механическим сердцем.
Оккам приближался к нам быстрыми шагами. Теперь он был как настоящий аристократ, на фраке ни единого пятна краски, которой обычно были перепачканы его руки и лицо. Но выглядел он несколько смущенным.
— Я с большим удовольствием пообедал бы сейчас внизу с другими рабочими, — пробурчал он себе под нос, когда наконец зазвонил колокольчик к обеду.
Нас проводили к лестницам, и мы поднялись в верхний салон, где гости уже рассаживались за двумя длинными столами. Наверху зал был значительно уже, но по отделке практически не отличался от большого салона и пароходные трубы снова были замаскированы зеркальными загородками. У меня сложилось впечатление, что места во главе столов были распределены заранее, однако остальные стулья оставались свободными, поэтому нам удалось сесть вместе.
Еда была вполне сносной, но слишком непритязательной для подобного мероприятия — без сомнения, трудности возникли при обеспечении провизией такого большого количества гостей. Я разговорился с джентльменом, сидевшим рядом со мной, и он сообщил, что является членом парламента от Стратфорда. Флоренс с удовольствием общалась с людьми, сидевшими по обе стороны стола. Она умело вела беседу, сначала рассказала несколько забавных историй о временах ее пребывания в Крыму и лишь затем перешла к обсуждению нужд новой больницы. Оккам сидел напротив меня, склонив голову и полностью сосредоточившись на еде.
Неподалеку от нас за тем же столом расположился Витуорт, а пока мы усаживались, я заметил Перри, который занял место за другим столом. Затем, оглядевшись, я увидел Броди — он сидел за тем же столом, что и Перри. Оккам упоминал имя моего начальника во время нашей стычки на мельнице, и когда я впоследствии спросил его об участии Броди в этом деле, он объяснил мне, что они вместе с Брюнелем пригласили хирурга к сотрудничеству в работе над механическим сердцем, особенно когда зашла речь о его практическом применении. Но Броди не согласился принимать какое-либо участие в этом проекте, посчитав его глупой затеей, которая к тому же могла повредить его репутации. На беду Оккама, вскоре и сам Брюнель отказался от экспериментов, однако с удовольствием продолжил работу над изготовлением устройства. «Для него это было всего лишь развлечение», — с горечью признался Оккам. Как выяснилось, инженера совершенно не заинтересовало желание Оккама воскресить мать и он ничего не знал о его ночных похождениях на мельнице. Наш разговор, состоявшийся после того как я поручил тело убитого мужчины заботам Клэр, пролил свет на многие события. И, что еще важнее, я понял, почему Броди не хотел, чтобы я общался с Брюнелем, а через него — и с Оккамом. Теперь мне стало ясно, что старик не только боялся потерять клиента, как считал Брюнель, но заботился о моей репутации и моем благополучии, которые могли пострадать, если бы я ввязался в это дело.
Оккам рассказал мне о том, какую роль Броди играл в истории с сердцем. Вскоре после публикации знаменитого романа Мэри Шелли произошел ряд событий, оказавших не менее сильное влияние на молодого человека. В конце 1813 года за убийство казнили Мэтью Клайдсдейла. Его тело оказалось на операционном столе доктора Эндрю Ура в анатомическом театре университета Глазго. На первый взгляд в этом событии не было ничего необычного, поскольку я сам вскрывал немало казненных преступников. Но это был несколько иной случай, потому что Ур собирался не вскрыть труп, а попытался вернуть его к жизни! В этом эксперименте, по словам Оккама, было задействовано электричество. Оно поступало к телу через провода, которые были закреплены на ногах и позвоночнике покойного. Доктор пытался с помощью электричества оживить мертвые ткани, или, как он сам выразился, «вернуть к жизни гальваническим способом».
Через некоторое время после этого события появился свидетель, заявивший, что тело действительно было возвращено к жизни. Более того, мертвец, очевидно, желая отомстить за оживление, схватил доктора за горло. Ничего не скажешь — неблагодарный Лазарь. Уру удалось освободиться лишь после того, как сообразительный ассистент доктора схватил скальпель и перерезал Клайдсдейлу горло, убив его второй раз за день.
Я спросил Оккама, верит ли он сам в эту историю. К моему удивлению, он отрицательно покачал головой. Он рассказал, что общался с другими людьми, присутствовавшими на эксперименте. Они заявили, что труп действительно извивался и корчился под действием электрических разрядов, так что один из свидетелей потерял сознание от страха, однако жизнь так и не вернулась в мертвое тело.
Однако подобная неудача не заставила Оккама отказаться от своих планов. Убедившись, что не сможет достичь успеха с помощью электричества, Оккам пришел к мысли, что нужно использовать механические средства. Впрочем, это не помешало ему пригласить Майкла Фарадея, знаменитого исследователя электричества (я вспомнил, что, судя по конспектам, он был в свое время гостем Клуба Лазаря), чтобы повторить эксперимент.
Я понятия не имел, что думал Броди об опытах доктора Ура, но ясно видел, что его до смерти утомила сидевшая рядом с ним женщина. Она ни на минуту не закрывала рта, а Броди молчал, опустив голову, и смотрел в тарелку. Стук ножа о стеклянный графин прервал монолог дамы. Сидевший во главе нашего стола джентльмен поднялся. Это был Рассел.
— Дамы и господа, — громко произнес он. — Я безмерно рад видеть вас здесь, в этом роскошном салоне на борту «Великого Востока». Но прежде чем я продолжу, мне хотелось попросить председателя главной пароходной компании выступить и сказать нам несколько слов.
Рассел сел, и слово взял человек, сидевший напротив него. Последовала благодарственная речь в адрес Рассела за проделанную работу по созданию корабля.
— Никто во всем королевстве, кроме Рассела, не смог бы построить такой корабль. Хотя многие сомневались, что его энергии и профессионализма будет достаточно для подобного предприятия…
О Брюнеле и его вкладе в работу не было сказано ни слова. Когда председатель пароходной компании сел на свое место, послышались бурные аплодисменты. Рассел снова поднялся. К его чести, он не стал в одиночку купаться в лучах славы и решил упомянуть о своем отсутствующем коллеге по проекту.
