Я ворвалась в амбар, как дикая лошадь. Все были на ногах, все толпились вокруг, окружали ее, лежавшую под стеной на земле. Я пробивалась сквозь толпу, как ласка сквозь курятник. Кто-то толкнул меня, и я сбила его с ног плечом. Я видела краешек розовой юбки Дэнди и ее бледную перекрученную голую ногу.
Роберт за моей спиной кричал:
– Разойдитесь! Разойдитесь! Дайте девочке воздуху! Есть здесь хирург? Или цирюльник? Хоть кто-то!
Я оттолкнула ребенка, услышав, как он упал и заплакал, и оказалась возле нее.
Тут все замедлилось и затихло.
Я потянулась к спутанной волне черных волос с зелеными и золотыми ленточками и подтащила Дэнди к себе. Плечи у нее были еще теплые и потные, но голова болталась – у нее была сломана шея. От темени осталось кровавое месиво, но кровь не текла. Глаза невидяще уставились в стену позади, они так закатились, что виднелись одни белки. На ее лице застыл ужас, горло так и замерло в крике.
Я положила ее, очень бережно, обратно на землю и расправила ее короткую юбочку на голых ногах. Она лежала, перекрутившись, голова и плечи смотрели в одну сторону, ноги в другую – спина у нее была сломана, как и шея. В уголке рта виднелась струйка крови, но больше ничего не было. Она была похожа на драгоценную фарфоровую куклу, разбитую беспечным ребенком.
Конечно, она была мертва. Мертвее я ничего в жизни не видела. Дэнди, моя любимая, расчетливая, блестящая сестра, была далеко – если вообще где-то была.
Я взглянула наверх. Джек пытался расстегнуть пояс – думаю, у него так тряслись руки, что он не мог справиться с пряжкой. Он посмотрел на меня со стойки ловца и встретился со мной глазами. Рот у него был полуоткрыт, словно его самого ужасало то, что он сделал. Словно он не верил, что сделал это. Я ему медленно кивнула, с пустыми глазами. Поверить было невозможно, но тем не менее он это сделал.
Я встала.
Толпа расступилась. Я видела их лица, видела, как шевелятся их губы, но ничего не слышала.
Рядом со мной стоял Ри. Я повернулась к нему, и голос мой был ровным.
– Проследи, чтобы ее похоронили, как следует, – сказала я. – По нашим обычаям.
Он кивнул. Лицо его было желтым от испуга.
– Чтобы одежду сожгли, тарелку разбили, и все ее имущество похоронили с ней, – сказала я.
Он кивнул.
– Кроме фургона, – сказала я. – Фургон принадлежит Роберту. Но все, что она носила, ее постель, все одеяла.
Он кивнул.
– И гребень, – сказала я. – И ленточки. И подушку.
Я отвернулась от искореженного тела и от стоявшего возле него Ри.
Сделала два шага, и Роберт открыл мне объятия. Я не отозвалась, словно никогда не любила его, словно вообще никого в жизни не любила. Снова повернулась к Ри.
– И чтобы никто, кроме тебя, ее не трогал, – сказала я.
Но потом растерялась.
– Так и надо, да, Ри? Такой у нас обычай? Я не знаю, как это делается.
Губы Ри дрожали.
– Все будет, как у нас принято, – сказал он.
Я кивнула и прошла под стойкой ловца, на которой стоял Джек, чьи руки так тряслись, что он не мог расстегнуть пояс. Я больше не взглянула наверх. Я прошла мимо Роберта, почувствовав, как его рука погладила меня по плечу – я ее сбросила, не глядя. Вышла за двери амбара, где стояла, как дура, пока Дэнди, смеясь, шла на смерть, и подошла к лошадям.
Взвалила седло на спину Моря, и он наклонил голову, чтобы я надела уздечку. Я видела, как блестят металлические пряжки и мундштук, но не слышала, как они звякали, когда стукались друг о друга. Затянула подпругу и повела Море по траве к нашему фургону.
Ее постель по-прежнему пахла своей хозяйкой. Теплым, похожим на васильки и сено, ароматом. По всему фургону были раскиданы ее вещи, ленты, шпильки, там и тут виднелись следы пудры, валялся пустой флакон из-под духов.
Я содрала с себя костюм для трапеции и вытащила из волос ленты. Медные кудри рассыпались, и я отвела их назад. Натянула рубашку, рабочую куртку и бриджи для верховой езды. У меня была пара старых сапог Джека, и я, не дрогнув, их надела. Достала из-под матраса кошелек с десятью гинеями. Одну я положила на подушку Кейти. Она выполнила свою часть сделки, оставив Джека в полное распоряжение Дэнди. Она свою монету заработала. Кошелек я запихнула в штаны и затянула его завязки на ремне. Потом вытащила из прорехи в матрасе нитку с золотыми застежками. Застегнула ее на шее и спрятала под рубашку, потом влезла в старый камвольный жакет, когда-то принадлежавший Роберту, теплый и широкий. В кармане нашлась кепка; я надела ее и убрала под нее волосы.
В дверях фургона появилась Кейти.
– Меня Роберт прислал, – задыхаясь, сказала она. – Говорит, чтобы ты шла в его фургон и прилегла, пока он не придет.
Она замялась.
– Ри там, с Дэнди, – сказала она. – Он ее плащом накрыл.
Она испуганно всхлипнула и протянула ко мне руки за утешением.
Я недоуменно на нее взглянула. С чего она плакала, я понять не могла.
Я прошла мимо нее, осторожно, чтобы она не могла ко мне прикоснуться, и на мгновение остановилась на ступеньках фургона. Море поднял голову, увидев меня, и я отвязала его.
– Куда ты собралась? – встревоженно спросила Кейти. – Роберт сказал, чтобы ты…
Она умолкла, когда я вспрыгнула в седло.
– Меридон… – произнесла она.
Я посмотрела на нее. Лицо у меня было как холодный камень.
– Куда ты? – спросила Кейти.
Я развернула Море и направилась к краю луга. Люди передо мной расступались, их лица зажигались любопытством, они жадно на меня смотрели, узнавая даже без костюма. Они сегодня посмотрели отличное представление. Лучшее из всех, что мы дали. Уж точно – самое захватывающее. Не каждый день видишь, как девушку кидают в стену через весь амбар. Надо было дополнительную плату с них взять.
Толпа расступилась, когда я подъехала к воротам.
Море остановился, глядя на дорогу. Она вела на юг к побережью, куда мы ездили вместе сегодня утром, где я почувствовала соль на губах, когда поцеловала Дэнди. Я повернула Море на север, и его неподкованные копыта мягко застучали по проселку. Слева от нас в бледно-шафрановой дымке и похожих на яблоневый цвет облаках садилось солнце. Море шел тихо, я распустила поводья.
Слез не было. Я даже про себя не плакала. Я осторожно объезжала людей, расходившихся по домам и беседовавших громкими взволнованными голосами про несчастье, про то, что они видели: «А лицо у нее какое было! А крик этот жуткий!..»
Я молча ехала мимо них, направляя Море на север, пока мы не миновали деревушку и не вышли на лондонскую дорогу. Мы продолжали ехать на север, копыта Моря стучали по кочкам, но затихали на высохшей грязи.
На север – а солнце спускалось все ниже и ниже, и в изгородях, окружавших тропу, над которой сгущались сумерки, начали петь вечерние птицы. На север. Я не плакала, не впадала в ярость.
