— Да какой ты к черту бельгиец, — зашипел подполковник, — ты меня за идиота держишь? Да я сыщиком был, когда у тебя еще молоко на губах не обсохло!
— Не ругайся, коллега, — остановил его я, — я тебе тут хвосты подчищаю, а ты недоволен. Ты вот теперь наркотики со складов воинской части в Апрелевке изыми.
— А откуда ты знаешь про Апрелевку — ты же уехал от нас раньше чем мы туда добрались, — подозрительно спросил Станислав Иванович.
— Знаешь что, ты кончай на меня сквозь прищур смотреть, я тебе коллега и гражданин Бельгии, суперагент Интерпола, понятно, и я вместе с тобой делаю общее дело. А если где-то перестарался — так это только кажется, — я с трудом сдержал себя, чтобы не рассказать ему все.
Но я и так сказал ему больше, чем надо и он, кажется, это понял.
— Ну что ж, коллега, — подчеркивая последнее слово сквозь зубы произнес подполковник, — я, конечно, тебе за помощь благодарен, и квалификацию твою уважаю. Но совет мой тебе — ты у нас тут в гостях не засиживайся, а то ведь…
— Понял, — отрезал я, — скажи, неделя у меня есть?
— Неделя? — оторопел подполковник. — А хрена ж тебе тут неделю делать?
— Меня друг погибший просил одну деревеньку проведать, — уклончиво ответил я, — и я ему на смертном одре обещал.
— Деревеньку, говоришь, — задумчиво протянул Станислав, — и все-таки неделька — это много. Дня четыре я тебе гарантирую. А кстати там, в лесу вчера почва-то не слишком влажная была?
— А Одинцово — это, коллега, что такое, ваш новый супермаркет?
— Ты давай, того, парень, не дерзи. Катись в свою деревеньку.
— И то, — поддакнул я, — понимаешь, отец, другого случая у меня, возможно, уже не будет.
В тот же день я пулей промчался по всем магазинам. Набросал в сумку кое-каких подарков для матери и купил билет на самолет до Екатеринбурга, а оттуда — поездом до Черной Грязи. Я не мог не увидеть мать.
* * *
Мать слушала меня долго, почти не перебивая. И когда я закончил, сказала:
— А я всегда знала что ты жив.
— Честно? — обрадовался я, — но как? Я ведь тебе не писал…
— Такой большой, а такой глупый, — улыбнулась мать, и мне стало так тепло и спокойно, как будто и не было у меня в жизни никаких приключений, как будто никогда я из дому и не уезжал.
— А знаешь, мать, — говорил я чуть позже, сидя с ней на крылечке и обнимая ее за плечи, — знаешь, мать, я ведь все время помнил о тебе, я же знал, что деньги, которые я из армии тебе посылал, ты не тратила, а значит у тебя кое что осталось на черный день. Я прав?
— Ага, — кивнула головой мать, — ты мне десять раз прислал по пятьсот долларов. Ну у меня и скопилось пять тысяч. Вот я теперь самая богатая старуха в деревне.
— А может — поедем со мной? — спросил я, хотя ответ знал заранее.
— Нет, сынок, я ж тебе и раньше говорила — я свой век уж тут доживу, а ты езжай.
— Да, мать. Мне ведь пора, — бережно сказал я. Хорошо, что она первая об этом заговорила, я боялся, что когда я скажу ей, что мне надо ехать — она заплачет. А слез ее я боялся больше всего на свете. Словно угадав мои мысли она сказала.
— Нет уж, Тимушка. Я не заплачу. Да и что плакать — ты ведь вырос, вон какой стал, я тобой только гордиться могу.
— Мать, а то, что я, ну, — я не знал, как ее спросить, — ну…
— То, что ты столько всего повидал?
— Ну, не только…
— То, что с мужиками трахался? — напрямую спросила, мать.
— Да, — я опустил глаза, — мать, ты же не осуждаешь меня?
— Тима. Я же мать тебе, а не судья. Да и потом ты вот думаешь небось — откуда ей чего понять, старухе деревенской. А я, Тима, все понимаю. Но ты вот скажи, мне что же, внуков все-таки не ждать? Скажи, не бойся, я пойму.
Я понимал, что мать имеет в виду — ей хотелось понять, с кем я сейчас — есть ли у меня девушка или… есть ли у меня парень. Короче, ей, как и всегда, нужна была ясность, просто правда. Она готова была принять ее любую.
— Как тебе сказать, мать, я и сам не знаю — на каком я свете. Уже больше года прошло как погибла Элен. И за это время, не знаю, поверишь ли, у меня просто не было никого. Я на женщин смотреть не хочу — все они мне кажутся пустыми, каким-то бессмысленными. Не достойными ее. А к мужикам меня не тянет. Ну, короче, никого у меня нет. Ни девушки, ни парня. Вот и вся тебе, мать, правда.
— Что ж, сыночка. Время все рассудит. Все расставит по местам. Чему быть — того не миновать.
— А знаешь, мать, — вдруг спохватился я, — я ведь и весточку тебе уже подать не смогу — не имею права. Мне и сейчас приезжать нельзя было. Но я не мог.
— Не мог — что? — хитро переспорила она.
— Не мог не приехать. Ты имей в виду, есть у меня друг, Володя. Так вот если что тебе надо — звони ему. Я тебе его телефон оставлю. И через него тебе деньги буду передавать.
— Да что ты все о деньгах, — обиделась мать, — я ж и так самая богатая.
Мы снова замолчали, просто сидели на крылечке плечом к плечу.
— Мам, может, я пройдусь по деревне-то? — спросил я.
Мне самому было это удивительно, что я, суперагент Интерпола, охотник Лео, у кого-то спрашиваю разрешения прогуляться.
— Ну, пройдись, что ли, — улыбнувшись, сказал мать, — а может не стоит?
Она, конечно же, была права. Я не имел права на прошлое. Но мне хотелось узнать, что стряслось с Петькой, моим корешем. И как там Нинка, первая моя зазноба.
— Эй, соседка, — вдруг раздался голос из-за калитки, — говорят, у тебя гости?
Мать вопросительно посмотрела на меня:
— Это ведь Петька, сынок, что делать-то?
— А что тут делать, мать, зови! — и я весело зашагал к калитке.
Петька бросился ко мне навстречу, обхватив меня за плечи. Так, обнявшись, мы стояли наверное минуты две.
— Ну, дай-ка посмотрю на тебя. — оторвался наконец от меня он, — вон ты какой стал, просто как из кинофильма, костюмчик на тебе — фу-ты, ну-ты, одеколонище какой-то, «Шипр», что ли? — пошутил он.
— Вот ты дурак, Петька, — раздался из-за спины девичий голос, — это, небось, французский. Теперь «Шипр» только алкоголики пьют, если достанут.
— Да глохни ты, — отмахнулся Петька.
— Кого это ты затыкаешь? — удивился я, — дай-ка глянуть, жена, что ли?
За спиной у Петьки стояла красивая рослая девушка, настоящая деревенская девчонка, с огромными, цвета неба, глазами в опушке длинных густых ресниц. Русая коса, толстая и сильная, свисала ниже половины спины. И вся она была какая-то задорно-радостная, веселая, свежая, и такой она показалась мне красивой, что я не мог отвести глаз. Она тоже смотрела на меня, не отрываясь, обмахиваясь какой-то ромашкой.
— Ну, знакомь с женой-то, — спохватившись, повторил я Петьке.
