Вместо ответа на этот вопрос Никольский распорядился:
— Вы все в «Паккард», а я на «БМВ» с Анатолием Яковлевичем, — он положил руку на плечо Вешнякову. — Ты хорошо поработал, да и помотался достаточно. Отдыхай. И Шевелев пусть отдыхает. Миша, ты с Андреем — ко мне.
Анатолий Яковлевич блаженствовал за рулем «БМВ».
— Если уж разобью свою тачку, так разобью сам. — Как ни странно, он был очень доволен, говоря это.
— А то давайте я поведу, — предложил Никольский. — Вы, наверное, устали.
— Намекаете, что я старый. А я не старый, — бодро заявил ювелир.
— Вы молодой и работоспособный, — польстил Никольский. Помолчал и вдруг выпалил: — У этого Барсукова — четыре дня!
— Да, если стразы через три дня получит, — кивнул Анатолий Яковлевич.
— Пусть получит, — разрешил Никольский.
— А я через два дня их должен получить? — быстро спросил Анатолий Яковлевич. — То-то вы весь день вокруг да около ходите.
— И ходил бы дальше, если б не одно обстоятельство. На горизонте появился… — Он неожиданно перебил сам себя: — Нет, не на горизонте появился! Из вонючей норы выскочил гаденыш, способный на все! Он сам прокручивает это мерзкое дело.
В квартире Никольского хозяин сидел в кресле, а начальник отделения подполковник Котов валялся на диване-кровати, который уже был превращен просто в диван.
— Ты как Валерий Брюсов, — сказал начальнику подчиненный, — который в одной из своих статей написал: «Боюсь, что из Маяковского ничего не получится». После этого Маяковский любил изображать сценку: среди ночи в холодном поту просыпается Брюсов с душераздирающим криком: «Боюсь! Боюсь!» Все домочадцы сбегаются: «Что случилось, Валерий? Чего так испугался?» А он в ответ: «Боюсь, из Маяковского ничего не получится!» Так вот, из Маяковского получилось, и из Никольского кое-что получится.
— От скромности ты не умрешь, — хмыкнул Котов.
— Не умру, — согласился Никольский.
Котов вскочил с дивана, прошел к окну.
— Мы нарушаем все, что можно и нельзя. Дело не наше, территория не наша, а главное — компетенция не наша! — Он волновался, и было отчего.
— Можешь еще одно обстоятельство добавить: своего агента я в свидетели не отдам, — подлил масла в огонь Никольский.
— Вот видишь! Тогда у нас совсем ничего! — воскликнул Котов.
— За исключением Тарасова, — возразил Никольский.
— Достал он тебя… — покачал головой Слава.
— А тебя не достал?! — тотчас вскинулся Сергей.
Не ответил Котов на глупый вопрос. Заговорил о другом:
— Ты знаешь, сколько я задниц вылизал, чтобы все твои спектакли оформить? Знаешь, сколько я на чистом глазу начальству лапши на уши навесил?
— Спасибо, — серьезно произнес Никольский.
— А если неудача? — резко бросил Котов.
— А если землетрясение? — Никольский встал, нахально пропел речитативом: — Эх, начальничек, ключик-чайничек, отпусти на волю.
— Ты уже начал, мерзавец, — догадался Котов.
— Ребята уже на месте, — подтвердил Никольский.
— А я тебе разрешил?! — снова крикнул Котов.
— Разрешил. По глазам вижу — разрешил! — хохотнул Никольский.
Подполковник помолчал, отвернувшись к окну, затем опять взглянул на майора.
— Когда?.. — Котов не окончил вопроса: Никольский все понял.
— Мы сегодня в ночь, — ответил он, — а они, по всем расчетам, завтра днем. Зал-то закрыт на ремонт.
Сторож-кассир жарил рыбу и философствовал, не оборачиваясь к Вешнякову:
— Ты, Петя, все кричишь: демократия, капитализм, частное предпринимательство! Ладно, кричи. А я что вижу? Был богатый коммунист, а теперь он богатый капиталист. Возьми, к примеру, нашего Ваньку — директора. Был секретарем райкома комсомола, зарплата по ведомости двести рублей, а жил, как заведующий столовой. Стал директором музея, всего на триста рублей больше меня получает, а живет, как новый русский. Вот такой, выходит, капиталист-коммунист.
— А если он просто жулик? — спросил Вешняков.
— Все жулики, — многомудро заметил сторож-кассир. — Только один может украсть, а другой не может.
— Долго твою рыбу ждать? — прервал его излияния Вешняков. — Уже налито.
— Рыба не моя, а твоя. — Сторож оторвался от плиты и подошел к столу. — Первая и под зеленый лучок пройдет…
…Андрей бесшумно подошел к темному окну. Тень, следовавшая за ним, еле слышным шепотом спросила голосом Лепилова:
— Посветить?
— Не надо. Я в тот раз основную работу сделал на всякий случай, — тоже шепотом отозвался Андрей. Он ласково погладил оконную раму малопонятной штучкой. Штучка коротко промычала. — Действуй. Форточка на крючке, а вся рама на верхней задвижке.
Лепилов поставил коротенькую лестницу и добрался до форточки. Оттуда он прошептал:
— Порядок, — и, осторожно открыв окно, мягко прыгнул в неизвестность. Андрей последовал за ним. Затем высунулся наружу, забрал лестницу. Посоветовал:
— Смотри, на умывальник не наткнись.
— А где мы? — спросил Миша.
— В сортире, — просветил его Андрей. — Дай фонарик, я первым пойду.
И они пошли. Миновали коридор, первый зал, лестничную клетку. Спустились в полуподвал. Дорогу освещал кинжальный луч потайного фонаря. Вот и электрораспределительный щит.
…Никольский с Шевелевым лежали на травке под прикрытием кустов городского сквера как раз напротив музея. Видно было, конечно, хреновато: один фонарь на целый сквер да жалкая лампочка под крышей музейного крыльца…
— Молчат, — сказал Шевелев.
— Значит, решили действовать вдвоем, — предположил Никольский.
— Меня чего-то колотит, Сергей Васильевич, — виновато сказал Шевелев.
— И меня, — признался Никольский.
…Андрей священнодействовал у щита, оскалясь и беззвучно матерясь.
— Чем недоволен? — поинтересовался Лепилов.
— Портачи, какие же портачи, ни одного правильного соединения… — Он не успел завершить фразу, потому что на щите что-то пискнуло. — …Твою мать!
…Выпив по второй, Вешняков и кассир с удовольствием закусывали жареным судачком. Любил сторож выпить и поговорить:
— Тебе, Петя, по уму министром быть, а ты кто? Программист, говоришь, и гордишься. Чем гордиться-то? Вроде машинистки по клавишам стучишь. Нет, раньше лучше было!
— Когда — раньше? — спросил, разливая по третьей, Вешняков. — При царе Горохе?
…Издалека послышался негромкий стокот мотоциклетного мотора.
— Это еще что? — изумился Шевелев.
Ответ он получил быстро: к музею подъехал милицейский мотоцикл с коляской. Подъехал, остановился у крыльца. Из коляски выскочил некто в серебряных погонах. И позвал зычно:
— Егорыч! Александр Егорыч!
…В сторожке сторож-философ схватил бутылку и два стакана со стола, сунул их в руки Вешнякову и прошипел:
— Затаись! В кладовке!
Вешняков нырнул в кладовку, а сторож — на боевой пост. Опоздал: у двери черного хода стоял и ждал его лейтенант, который строго потребовал ответа:
— Почему не на посту?
— Да на минутку отошел, у меня там рыбка жарится, — начал ныть-оправдываться сторож, сам от себя такого не ожидавший. — Рыбки хочешь, Леонид?
— Рыбки! Рыбки! — зло передразнил лейтенант. — Не рыбки, а под рыбку! Опять поддатый?!
— Бога побойся! — замахал руками Егорыч. — Я ж на посту.
— Ничего не видел, не слышал? — строго спросил милиционер.
— Ничего, — покачал головой сторож.
— У нас на пульте ваша лампочка мигнула, мигнула и погасла, — пояснил лейтенант.
— В первый раз, что ли? — отмахнулся Егорыч. — Опять, наверно, от ветра.
— Нету никакого ветра, — проворчал лейтенант.
— Тогда просто так, — уверенно заявил сторож. — Ваш Кузяков — халтурщик и портач. А корчит из себя!
— Все равно, пойдем проверим, — не попросил — приказал милиционер. — По инструкции положено.
…Из скверика, из-под кустов Никольский с Шевелевым с тихим ужасом наблюдали, как в музее поочередно вспыхивал свет в окнах.
— Прокол, Сергей Васильевич? — произнес Шевелев.
— Типун тебе на язык, — цыкнул на него Никольский.
Особнячок светился, как при купце Кукушкине.
— Но тихо. Тихо, Сергей Васильевич, — с надеждой констатировал Шевелев.
… — Все посмотрели, все окна проверили. Пошли что ли, Леонид? — бодро предложил Егорыч. Очень хотелось ему назад, в сторожку, к рыбке.
— А сортир? — вспомнил лейтенант Леонид.
Зажгли свет. Сортир был как сортир: четыре кабины, желоб для сбора и стока мочи. Лейтенант прошел к окну, проверил задвижки, подергал форточку.
— Вроде все в порядке, — он расстегнул ширинку и повернулся к желобу. Сторож за компанию пристроился рядом. Журчали. — А всю сигнализацию в музее надо менять, Егорыч, к чертовой бабушке.
— Не систему надо менять, а Кузякова. К чертовой бабушке, — возразил сторож. Лейтенант отвечать не стал. Иссякли. — Пошли, Леонид?
