Лицо Наполеона просияло:
– У самого Мурада, не считая ополчения, во всех его владениях три с половиной тысячи всадников. Окрестные беи могут выставить против него не менее пятнадцати, естественно, совместными усилиями.
– Очень верное замечание, мой генерал.
– Конечно, – Бонапарт уже оседлал своего любимого конька, и мозг его теперь работал, легко обгоняя по скорости обработки информации компьютеры третьего поколения, – в этой армии все будут биться против Искандера но каждый – сам за себя. И эту разобщенность можно будет использовать.
Лис поднял глаз в потолок:
– Я думаю, ежели каждому из беев по глубоко таинственному секрету вдруг станет известно, шо с одним из них Мурад, по старой дружбе, все же решил поделиться, то в нужный момент у них появится неотвратимая потребность озираться по сторонам, вместо того чтобы суетиться и устраивать танцы с саблями на поле боя. Здесь, на Востоке, ударить собрата в спину – хороший тон.
– Браво, Рейнар, браво! – итало-корсиканской скороговоркой частил Бонапарт. – И если александрийцу об этом ничего известно не будет, перед ним встанет непростая задача – как уравновесить силы.
– В самую дырочку! И вот тут ему может пригодиться некоторое количество прекрасно обученных пленных французских солдат и офицеров.
– По моим расчетам, их здесь должно быть не менее пяти тысяч.
– Думаю, этого будет вполне достаточно, чтобы шалунья Ника вновь бросилась в ваши объятья.
– Все бы хорошо, Рейнар, только это лишь предположения. Что, если бей не пожелает вооружить французов, опасаясь, что мы выступим на стороне врагов?
– Мамелюки ж сами в прошлом – вооруженные рабы, так шо думаю, мысль бросить в бой собственных пленных Мураду стукнет в голову сама собой. Ну а нет, я ему сам в нее постучу. Наведу на мысль, подскажу, шо к чему тулить. Вступлю в переговоры с французским командующим…
– Каким еще командующим? – насупился Бонапарт.
– Мой генерал, откуда же я знаю? Главное, чтобы вам он был известен…
* * *
Я собрался было вскочить в седло, но Гаспар остановил меня:
– Там на улице ожидает фиакр.
– Какого черта? – нахмурился я. – Не хватало еще, чтобы кучер…
– Кучер в «Тюр-лю-лю», отмечает годовщину женитьбы старого приятеля. Ваша подружка, гражданин майор, та еще штучка, все предусмотрела.
Я молча кивнул. Хотелось верить, что так. В конце концов, если сейчас проскочить и никто не заметит, что я уехал в экипаже, то очень скоро и Бернадоту, и Талейрану доложат, что майор Арно внезапно исчез от ворот конюшни и что во дворе остался недавно купленный им конь со всеми вещами этого славного офицера. Пусть до поры до времени ломают голову себе, а не шею – мне…
Возле «Шишки» ожидал другой экипаж, куда менее комфортабельный: большая телега, груженная бочками.
– Он сказал, – не вдаваясь в подробности, промолвила Мадлен, – что если вы тот, за кого себя выдаете, то вопросов задавать не будете.
Я поглядел на телегу. Мог ли я забыть, как покидал великий город два с четвертью века назад?
– Какая из бочек? – со вздохом уточнил я.
– Вон та, – просияла Мадлен, указывая на довольно объемистую емкость, пропахшую вином. – Только он велел сдать оружие.
– Это еще что за новости?! – Я возмущенно сдвинул брови.
– Лишь мера безопасности. Если он убедится, что месье не шпион, вам его вернут.
Я неохотно отстегнул саблю и полез на телегу.
– Дай вам бог удачи, – напутствовала Мадлен.
Ехать пришлось долго. Спасибо хозяйке «Шишки», она предусмотрительно загрузила в чрево бочки плотный обед. Но все же от тряски и винных паров уже начинало изрядно мутить. Так что, выпусти меня сейчас на волю и дай в руки клинок, я бы, пожалуй, выглядел бледновато. Наконец экипаж остановился во дворе какого-то заброшенного аббатства, хотя люди, суетившиеся вокруг телеги, меньше всего походили на монахов. Судя по рукоятям пистолей за поясами, как минимум одна из заповедей жителями этой укромной обители соблюдалась не особо строго. Мое появление монастырская братия восприняла абсолютно спокойно. Должно быть, не в первый раз люди попадали сюда таким экзотическим образом. Один из «чернецов», бегло окинув взглядом мой офицерский мундир, окликнул командира, и тот, отвлекшись от погрузочно-разгрузочных работ, занялся гостем.
– Вас ждут, месье. Рекомендую переодеться. Не волнуйтесь, вот это все, – он указал на мое форменное одеяние, – хорошенько выстирают. Вы же не хотите, чтобы от него несло вином на пару лье вокруг? К тому же не стоит пугать ребенка. – Он вдруг осекся, понимая, что сказал лишнее, но, спохватившись, кивнул в сторону облупленной церкви. – Идемте.
Через несколько минут, глядя на меня, обряженного в бурую доминиканскую сутану, подпоясанную вервием, самочинный аббат критически вздохнул:
– Вам бы следовало усы сбрить.
– Ну уж нет! – возмутился я. – Сдать оружие, ехать в винной бочке, а затем еще и усы сбрить?
– Но у монахов не принято носить усы. А мальчик считает, что живет в монастырских угодьях.
– Тогда и вам следует выбрить тонзуры[57] и выкинуть оружие.
Собеседник поглядел на меня с недоумением. Затем махнул рукой:
– Ладно, нахлобучьте капюшон пониже и не поднимайте лица, если наш господин вдруг войдет. – Он склонился перед массивным каменным распятием и, точно силясь обнять постамент, обхватил его руками. И вдруг камень, будто по мановению волшебной палочки, с тихим шорохом начал отъезжать в сторону. – Следуйте за мной. Будьте осторожны, тут лестница, некоторые ступени осыпались.
* * *
Мурад Ас-Искандери неистовствовал:
– О Аллах, за что ты посылаешь мне эти испытания?! Чем я прогневил тебя!? Разве когда пропустил я час молитвы, пожалел милостыни для бедного, разве не соблюдал я заповеди твои?
Ранним утром к его двору прибыл гонец с недвусмысленным требованием. Поскольку гяуры угрожали не одному лишь бею Александрийскому, но всему Египту, поскольку полученное в результате золото взято не острой саблей, а лишь волею Аллаха, то по справедливости должно быть разделено поровну между всеми беями. К полудню с подобными требованиями прибыли еще три гонца, а к вечернему намазу незваных гостей было уже шестеро.
– …Отчего вдруг они решили, что я захватил проклятое золото гяуров?!
– Дражайший брат мой, – утешал разбушевавшегося владыку Осман Сулейман Бендер-бей, – должно быть, шайтан дурманом зависти и жадности, точно гашишем, затуманил их разум.
– Мне нет дела до их разума! Они хотят моих денег и идут к Александрии, желая подкрепить свои требования семнадцатью тысячами сабель. Эта свора шакалов разграбит мой прекрасный город в поисках золота. Эта ненасытная стая втопчет в грязь самую восхитительную жемчужину этого побережья!
– Не стоит так убиваться, мой дорогой собрат, – патетически увещевал его Лис. – Быть может, все иначе и мы лишь превратно толкуем волю Аллаха?
– Но как же по-другому истолковать ее?
– Желая возвеличить тебя и наказать безумцев, предавшихся иблису[58], Аллах вложил в твои руки грозный меч.
– Что такое говоришь ты? У них вшестеро больше сабель, чем у меня.
– У тебя, по воле Аллаха, есть пленники-гяуры. Не помогут ли они уравнять силы?
Мурад Искандери задумался:
– Даже если вдруг они пожелают сражаться на моей стороне, их менее шести тысяч.
– Правитель всех правоверных, мой дорогой родственник, а заодно и наш обожаемый султан не зря посылал меня изучать военное дело у гяуров. Поверь, не английские пушки, но сам Аллах спас тебя от их оружия, и он же теперь вкладывает тебе в руки этот грозный меч. Я знаю многих из тех, кто командовал ими. Если ты вернешь им свободу и вооружишь, они принесут тебе победу, как борзая – загнанную дичь.
– Что ж, высокочтимый собрат мой, если ты сможешь уговорить неверных сражаться на моей стороне, я вооружу их.
* * *
Я не знал, где мы находимся, не знал, ехали мы все время моего путешествия в бочке по прямой или кружили вокруг Парижа, но подземный ход, по которому вел меня неизвестный «монах», показался смутно знакомым. Не то чтобы я когда-то ходил здесь прежде, но такую же кладку, манеру устраивать затененные ответвления, незаметные и в двух шагах, встречать прежде уже доводилось – в парижском Тампле. А еще в Сен-Жан д’Акре, где мне случалось бывать еще во времена крестовых походов.
Памятуя о том, что именно в Тампле содержалось королевское семейство и что дофин, если он и впрямь был спасен, вероятно, покинул крепость таким же тайным ходом, можно было предположить, что крестный Мадлен имел обширные и весьма специфические знания относительно давным-давно канувшего в лету ордена тамплиеров. Невольно вспоминалась легенда о том, что после казни Людовика XVI на эшафот взбежал неизвестный и, окунув пальцы в кровь монарха, стал окроплять ею толпу с криком: «Ты отмщен, де Моле!» Правда, пляски на останках казненного монарха во имя казненного великого магистра слабо вязались с последующим спасением наследника престола, но, судя по всему, мне еще многое предстояло узнать.
