– Ну, честно говоря, я думаю, так и будет. Но это второй вопрос. Деталей я еще не продумал. Ты мне пока напомни, о мудрейший, кто у нас сейчас в Стамбуле сильнее всех надувает щеки?
– Ты имеешь в виду султана?
– Нет, это ты султана имеешь в виду, а я, как родственник, пусть и дальний, глубоко его почитаю. Согласись, как-то не куртуазно почитать владыку правоверных, не помня его имени.
– Селим Третий, сын Османа Третьего. Довольно интересный султан. Отчаянно стремится к у становлению дипломатических и торговых отношений с Европой, замирился с Пруссией и, что было куда сложнее, с Австрией. Кроме этого учредил посольства в Париже и Лондоне. Проводит военную реформу по европейскому образцу и потому – в напряженных отношениях с собственными янычарами. Все это– на фоне войны с Россией.
– Ну да, суворовские походы…
– Именно так. Сам понимаешь, ситуация у султана непростая.
– Ага. Ну, в среднем, картина ясна. Я родился и вырос в благословенной Молдавии, в Бендерах, которые, точно помню (в детстве на экскурсию ездил), были турецкой крепостью. Вышел как-то погулять, а тут русские. Трах-бабах, все в дыму, свищут ядра, подсвистывает картечь, пули зудят, шо то комарье. Короче, никакой жизни, сплошное расстройство. Уехал я горевать ко двору султана, и дражайший наш Селим, третий по счету, но первый по смыслу, в целях перенятия боевого опыта выпер меня учиться военному делу во Францию. У него ж самого куча военспецов из эмигрантов, так что там сейчас французский стиль в моде. Но, между нами, все это потому, шо он круто задолжал мне в карты. Как-то покер не для османского темперамента.
И вот сижу я, значит, в Париже, раскидываю картишки, ну, в смысле, раскладываю карты театра военных действий, и тут вдруг – хреняк – Наполеон: «Пошли выйдем, пошли выйдем». Ну, я ему: «Если про ту партию, что мы вчера на троих с Талейраном раскидали, то кто ж вам доктор, шо в колоде по чьему-то недосмотру оказалось шесть тузов? Это ж явно типографский брак, а я честно играл теми картами, которые сданы. Я ж человек не местный, думал, во Франции так принято». Ну, короче, слово за слово, и поплыл я белым лебедем в Египет с целью налаживания дипломатических отношений.
– Если убрать пустую трескотню, на первый (оставим, как есть) взгляд, может, и сойдет.
– Не, друг мой, если убрать трескотню, то все это слишком легко проверяется… Ладно, думай, куда пойти, куда податься, а я пока тут прикину, как нам быстрее переломить ситуацию об колено. Ты, кстати, по поводу александрийского бея ничего такого рассказать не можешь?
– Увы, нет.
– Ничего. Спрошу Базу.
* * *
Ожидать секретного послания военного министра пришлось дольше обещанных тридцати минут. Как говорится, полчасика от получаса отличаются ровно на полчаса. В конце концов, получив документы и деньги, я отправился на улицу Красного Колпака, раздумывая на ходу, как бы обмануть бдительность агентов Талейрана. Объясняй потом, отчего вдруг ты едешь на юг, направляясь при этом на северо-запад…
В комнате меня вновь поджидала Софи.
– Уезжаешь? – стоило мне переступить порог, спросила она.
– Да, – кивнул я.
Не то чтобы мне сильно нравилась внезапно образовавшаяся традиция подобных встреч, но мадемуазель Готье при желании умела быть чрезвычайно целеустремленной.
– В Брест?
В моей голове вновь в который раз прозвучали слова Бернадота: «Полная секретность».
– Почему вы так решили, сударыня?
– Арман сказал. А ему сообщил Талейран, радостно потирая руки. Он считает, что это будет отличной проверкой, кому на самом деле вы, барон, намерены служить.
– Забавно. Что еще поведал любящий брат?
– Вам действительно интересно? – Глаза мадемуазель Софи были непривычно серьезны. – Что ж, еще он в красках описал сегодняшнее заседание Директории, на котором председательствовавший, господин Баррас, потрясал бумагами из небезызвестного вам архива. И с пеной у рта кричал, что в армии, в самых ее верхах, гнездится злая измена. В тот момент, когда Франция задыхается в тисках врагов, некоторые известные генералы потворствуют заговорам роялистов и пытаются захватить власть, чтобы вернуть на трон одного из Бурбонов. Арман очень смеялся по этому поводу, говоря, что среди бумаг, которые удалось расшифровать, есть и те, что недвусмысленно свидетельствуют о намерении самого господина Барраса открыть роялистам путь на Париж за двенадцать миллионов ливров золотом.
– Вот как?
– Да, мой друг. Арман зашел ко мне похвалиться осведомленностью и теперь направляется с этими документами к военному министру. Довольно остроумный ход. Верный сын Отечества и честный защитник Республики, он сплетет довольно связную историю о том, как похитил эти бумаги у своего вчерашнего собутыльника – личного шифровальщика Барраса. Полагаю, в этом случае подлинность расшифровки не вызовет сомнений у Бернадота. Преданный гражданин желает спасти Францию от коварных узурпаторов, что может быть естественней? И поскольку мой пылкий возлюбленный вполне обоснованно чувствует, как над ним сгущаются тучи, то вряд ли станет еще чего-то дожидаться и выведет полки.
– Это я уже давно понял. Талейран почти в открытую стравливает Директорию с военным министром.
– Я рада, что вы столь понятливы, Виктор. Надеюсь, в таком случае догадались, что стоит вам выехать из Парижа в сторону Бреста, как вас незамедлительно арестуют. А письмо Бернадота, в котором министр требует привести в готовность гарнизон и флот и в случае, как он выражается, «осложнений в Париже» генералу Орну принять на себя командование всеми дислоцированными в Бретани частями – в случае, если Директория устоит, станет одним из гвоздей в гроб доблестного, но чересчур импульсивного гасконца.
Я промолчал. Если Камилла блефовала, то очень профессионально. Я и сам не знал, что именно содержится в пакете, а вот для нее это, кажется, не было тайной.
– Скажу вам больше! – продолжала девушка. – Именно Талейран, а вовсе не Баррас, как это значится в ордере на ваш арест, распорядился задержать тайного посланца заговорщиков. Он, как вы поняли, учитывает оба варианта: и победу Бернадота, и его крах. Но будет так или иначе, все едино следующим ходом этот хромой бес планирует возвращение армии Бонапарта и, как бы это так красиво выразиться, наведение порядка во Франции. Естественно, своего порядка. Затем вы должны будете поспешить в Египет с приказом вернуться, подписанным лично Баррасом, и не дать Наполеону ввязаться в авантюру с покорением заморских царств.
– Тут есть две проблемы. Первая – он уже ввязался. Вторая – у него больше нет армии.
– Откуда вы знаете? – насторожилась мадемуазель Готье.
– Из надежного источника, столь верного, как если бы я это видел сам.
– Проклятье! – Лицо девушки потемнело. – Если то, что вы говорите, верно, то у Талейрана не остается серьезных рычагов влияния, кроме меня. Наверняка такое положение его не радует. Похоже, бывший епископ не больно-то мне доверяет. Как только он придумает, кем меня заменить, я стану лишним свидетелем – вдруг мне взбредет в голову рассказать новому диктатору о роли Метатрона в его неожиданных успехах?
– Чего же вы хотите от меня?
– Ничего особенного, Виктор. Я хочу жить очень долго, причем жить по меньшей мере обеспеченно. Я знаю, как оно бывает по-другому, и вовсе не желаю оказаться с протянутой рукой на паперти. Тем более, мне совершенно не импонирует идея сложить голову ради очередной выигрышной комбинации нашего общего друга. И я, признаться, чертовски устала прыгать в постель ко всякому ублюдку (не принимайте, ради бога, на свой счет) лишь потому, что так угодно монсеньору. Увы, одной мне не переиграть Талейрана, но вместе у нас появится шанс. Пусть небольшой, но, черт побери, я готова рискнуть!
Я смотрел на мадемуазель Готье, стараясь понять, кто передо мной: прожженная интриганка, пытающаяся завербовать себе агента «на откровенность», или просто обиженная женщина? Скорее всего, верны были оба предположения.
– Софи, – наконец заговорил я, затем, точно сбившись, поправил себя: – Камилла. Как бы то ни было, я не желаю вам зла. Вы и впрямь достойны лучшего жребия, чем быть марионеткой в чьих-либо руках. И потому я сделаю все, что смогу, чтобы помочь вам выпутаться из столь непростой и, будем говорить прямо, опасной ситуации. Надеюсь, вы мне окажете в этом активную помощь.
– Непременно, – чуть заметно улыбнулась девушка.
Пожалуй, скажи я сейчас «да» или «нет», это бы ее одинаково расстроило. Прямой ответ в нашем ремесле – признак или глубокого расчета, что настораживало, или полного непрофессионализма.
Собравшись, я вышел к конюшне и стал навьючивать тюки на своего жеребца. Едва я покончил с этим делом, как у дверей послышалось:
