— В данном случае нужно исследовать кровь ребенка прямой пробой Кумбса. — Ответ Коулмена был быстрым и уверенным.
Теперь разговор шел только между Дорнбергером и Коулменом. Пирсон стоял неподвижно, казалось, у него кружится голова от стремительного развертывания событий.
Коулмен резко обратился к Баннистеру:
— В лаборатории есть сыворотка Кумбса?
Старший лаборант попытался сглотнуть несуществующую слюну.
— Нет.
Это уже относилось к компетенции администратора.
— Где мы можем ее взять? — коротко спросил Гарри Томазелли.
— У нас нет времени, — ответил Коулмен. — Придется сделать анализ в другом месте — там, где есть реактивы.
— Значит, в университете, их лаборатория мощнее нашей. — Гарри Томазелли направился к телефону и поднял трубку: — Свяжите меня с университетской клиникой. — Он поднял голову и обратился к присутствующим: — Кто там заведует патологической анатомией?
— Доктор Франц, — ответил Дорнбергер.
— Попросите к телефону доктора Франца, — сказал Томазелли. — Кто будет с ним говорить?
— Я, — ответил Коулмен и взял трубку. — Доктор Франц? Это доктор Коулмен, патологоанатом из клиники Трех Графств. Не сможете ли вы экстренно сделать для нас пробу Кумбса? — Наступила пауза, Коулмен внимательно выслушал собеседника, потом сказал: — Да, мы немедленно пришлем пробу. Спасибо, доктор, до свидания. — Он положил трубку и посмотрел на присутствующих: — Нам нужна проба крови, немедленно.
— Я помогу вам, доктор. — Это был Баннистер. Он стоял перед Коулменом, держа в руке лоток с инструментами.
Коулмен хотел было резко отказать, но увидел в глазах старшего лаборанта такую мольбу, что заколебался и согласился:
— Очень хорошо. Идемте со мной.
Когда они выходили, администратор крикнул им вслед:
— Я вызову полицейскую машину. Они быстрее доставят пробу.
— Прошу вас! Я тоже хочу поехать, — попросил Джон Александер.
— Хорошо. — Администратор поднес к уху трубку. — Соедините меня с городской полицией, — отрывисто произнес он и обратился к Александеру: — Идите за ними, а потом спускайтесь к входу отделения «Скорой помощи». Машина будет ждать там.
— Слушаю, сэр. — Александер выбежал из лаборатории.
— Это администратор клиники Трех Графств, — начал говорить в трубку Томазелли. — Нам нужна полицейская машина, чтобы экстренно доставить в университетскую клинику пробу крови… Да, наши люди будут ждать вас у входа в отделение «Скорой помощи»… Да, правильно. — Он положил трубку и сказал: — Пойду прослежу, чтобы все было в порядке.
В лаборатории остались только Пирсон и Дорнбергер.
Мысли и чувства старого гинеколога кипели. Конечно, за многие годы медицинской практики у Чарльза Дорнбергера умирали больные. Иногда эти смерти, казалось, были предопределены самой судьбой. Но он всегда дрался за жизнь своих больных, дрался до конца и никогда не сдавался. Во всех случаях — удачных и неудачных — он мог честно признаться себе, что никогда не ронял врачебной чести, всегда работал на пределе своих возможностей и никогда не полагался на случай. Никогда больные Чарльза Дорнбергера не умирали от недосмотра или халатности.
Не умирали — до сегодняшнего дня.
Теперь, на закате карьеры, ему придется пожинать горькие плоды чужой некомпетентности. Еще горше было осознавать, что эту некомпетентность проявил его друг.
— Джо, я хочу кое-что тебе сказать, — произнес он.
Пирсон опустился на стул, лицо его покрывала мертвенная бледность, глаза блуждали. Он медленно поднял голову.
— Это был недоношенный ребенок, Джо, но это не помешало бы нам сделать обменное переливание крови сразу после рождения. — Дорнбергер помолчал, а когда снова заговорил, в его голосе зазвучали все обуревавшие его эмоции. — Джо, мы долгое время были друзьями, иногда я заступался за тебя, помогал тебе отразить направленные против тебя удары. Но если этот ребенок умрет, то — помоги мне Бог! — я вызову тебя на медицинский совет и размажу по стенке.
Глава 20
— Господи, да чем они там заняты? Почему не звонят?
Доктор Джозеф Пирсон нервно выбивал по столу барабанную дробь. Прошел уже час с четвертью с тех пор, как у ребенка взяли кровь и отвезли в университетскую клинику. Старый патологоанатом и доктор Дэвид Коулмен были в кабинете одни.
— Я еще раз звонил доктору Францу, — сказал Коулмен. — Он позвонит, как только они получат результат.
Пирсон вяло кивнул.
— Где Александер? — спросил он.
— Полицейские привезли его обратно, и он ушел к жене. — Коулмен помолчал, потом предложил: — Может быть, пока мы ждем, стоит позвонить в департамент и узнать, начали ли они заниматься обследованием работников кухни?
Пирсон отрицательно покачал головой.
— Нет, потом, когда все это закончится. Сейчас я не могу думать ни о чем другом, — нервно сказал он.
В первый раз с утра, с тех пор как в лаборатории развернулась вся эта драма, Дэвид Коулмен подумал о Пирсоне и его чувствах. Старик перестал возражать против новой пробы на антитела к резус-фактору, и это означало, что он признал правоту и компетентность своего более молодого коллеги. Коулмен подумал: «Должно быть, ему очень горько», — и впервые что-то похожее на сочувствие шевельнулось в его душе.
Пирсон перестал выбивать свою нескончаемую дробь и стукнул кулаком по столу:
— Черт их подери, ну почему они не звонят?
— Есть новости из патанатомии? — спросил Чарльз Дорнбергер у дежурной медсестры. Он вымыл руки и ждал в маленькой, примыкавшей к отделению акушерства операционной.
Девушка отрицательно покачала головой:
— Нет, доктор.
— Когда мы сможем начать?
Сестра наполнила горячей водой две грелки и, завернув их в одеяльца, положила на крошечный операционный стол.
— Через пару минут.
В операционную вошел интерн и спросил:
— Вы хотите начать обменное переливание крови, не дожидаясь результата пробы Кумбса?
— Да, — ответил Дорнбергер. — Мы и так уже потеряли массу времени. У ребенка нарастает анемия, а это показание к переливанию крови даже в отсутствие анализов.
— Доктор, пуповина была обрезана очень коротко. Я просто решила вам об этом напомнить, — сказала дежурная медсестра.
— Спасибо, я помню, — отозвался Дорнбергер и обратился к интерну: — Когда мы заранее знаем, что новорожденному потребуется обменное переливание крови, то оставляем длинный отрезок пуповины, чтобы было удобно переливать кровь через пупочную вену. К сожалению, в данном случае мы не планировали переливания и коротко обрезали пуповину.
— Как же быть? — спросил интерн.
— Придется под местной анестезией сделать надрез над пупочной веной. — Дорнбергер обернулся к сестре: — Кровь подогрета?
— Да.
— Очень важно, чтобы кровь была подогрета до температуры тела новорожденного, — объяснил Дорнбергер интерну, — в противном случае у ребенка может развиться шок.
Сам Дорнбергер понимал, что говорит все это не только для того, чтобы объяснить ситуацию интерну, но и для того, чтобы уверить себя в правильности решения. Разговор отвлекал его от тяжких мыслей. После сцены в отделении и патологической анатомии он испытывал внутреннюю тревогу и чувство вины. Его не успокаивало то, что с формальной точки зрения ему не в чем было себя упрекнуть. Но в опасности находился его больной, больной, который мог умереть от непростительной медицинской халатности. Отвечать за это все равно должен он, доктор Чарльз Дорнбергер.
Усилием воли Дорнбергер остановил поток мыслей и вдруг почувствовал себя плохо — в голове появилась тупая пульсирующая боль, операционная начала вращаться, появилась дурнота. Он закрыл глаза, потом снова их открыл. Теперь все было в порядке, головокружение исчезло, мышление снова стало ясным. Однако, посмотрев на свои руки, он увидел, что они мелко дрожат. Попытался остановить дрожь, но не смог.
В операционную ввезли кувез с маленьким Александером. В этот момент интерн спросил:
— Доктор Дорнбергер, как вы себя чувствуете?
Он уже был готов ответить «хорошо», понимая, что если это скажет, то проведет манипуляцию до конца, сделает все возможное для спасения ребенка и этим успокоит свою совесть, сохранит цельность своей личности. Но в этот момент Дорнбергер вспомнил все, что говорил и думал в последние годы о стариках, цепляющихся за власть и свое положение. Вспомнил, как обещал себе, что без колебаний уступит дорогу другим, когда ослабеет, не станет браться за дело, с которым уже не способен справиться. Он снова посмотрел на свои трясущиеся руки.
— Плохо, — ответил он. — Я чувствую себя очень неважно. — И, сознавая, что голос выдает захлестнувшие его эмоции, попросил: — Кто-нибудь, позвоните доктору О’Доннеллу. Скажите, что я не в состоянии работать. Пусть он придет и сам проведет переливание крови.
