— Что еще? — снизошел он.
— Приходили посланцы моего отца, — промолвила красавица, печально опустив желтые глаза.
Иной раз ее застенчивость и покорность — полный антипод Катиной строптивости и упрямству, раздражали его так, что хотелось схватить дочку Создателя за волосы и тряхнуть как следует. Он терпеть не мог, когда кто-то едва мямлил.
— Дальше, — не вытерпев, поторопил он.
— Батюшка требует, чтобы вы покинули Петербург, — прошептала Сарах, сжавшись под его взглядом, как будто ждала удара за свою весть.
— Значит, стервятники Цимаон Ницхи шныряют по моему городу! — процедил сквозь зубы Лайонел. И увидев, как девчонка испуганно заморгала, только тут вспомнил, что Петербург больше не его город. Напоминание об этом разозлило его пуще прежнего.
— Передай своему отцу: я буду делать, что посчитаю нужным! — рявкнул он и указал на выход из сада. — Передай слово в слово!
Сарах обессиленно опустилась на скамейку и обхватила себя руками. Так она посидела пару секунд, потом осмелилась поднять на него влажные глаза и впервые с их знакомства очень твердо произнесла:
— Я никогда не передам этих слов. Можете поколотить меня, но...
Лайонел неприлично фыркнул.
— Как-нибудь, непременно!
Послышалось хлопанье крыльев, и на плечи ему опустились летучие мыши — Нев тихонько, едва ощутимо, а Орми плюхнулась со всего маха да еще вцепилась когтями. За это Лайонел спихнул с плеча свою любимицу, сердито отчитав:
— Твое поведение разочаровывает меня.
Мышь грозно сверкнула углями глаз и унеслась прочь.
Нев нерешительно перевалилась с одной лапы на другую, но от комментариев удержалась.
Молодой человек покосился на всхлипывающую Сарах и, сердито бормоча: «Какого черта я должен нянчиться с этим бестолковым ребенком», двинулся к воротам дворца. Ему хотелось побыть одному и подумать... Весь день он боролся с опасными мыслями, а сейчас решил призвать их назад, чтобы принять решение. Он врал себе и окружающим о цели своей задержки в Петербурге, и пришло время с этим что-то делать.
Летучая мышь тихо ехала у него на плече, а когда он проходил через ворота, внезапно на второе плечо приземлилась Орми. На этот раз Лайонел практически не почувствовал, как она это сделала, и очень довольный проронил:
— Так-то лучше.
Он обернулся и встретился взглядом с плетущейся позади него Сарах. Она походила на маленького запуганного зверька, но с ценным мехом, поскольку жалкой она при этом совсем не выглядела.
— Сарах, — обратился молодой человек, задумчиво разглядывая ее, — а что ты думаешь о Дне Искупления? Жаждешь ты его, как жаждет твой отец?
Девушка вздрогнула и быстро пролепетала:
— Я хочу того же, что и мой батюшка.
— И почему же? — еще больше заинтересовался он. — Сколько тебе? Тринадцать, кажется! Ты устала от жизни? Тебя тяготит подобное, — он окинул рукой мраморный сад, — существование?
Она молча взирала на него, видимо, не зная, на какой из вопросов следует сперва ответить. Наконец выдавила из себя:
— Да, мне тринадцать. И до дня, когда отец подарит мне бессмертие, еще несколько лет. — Она умолкла и потупилась.
— Ты хочешь уйти из жизни для перерождения? — уточнил свой вопрос Лайонел.
Девушка не подняла глаза, шепнула:
— Я не знаю. Но мой отец...
— Это мне известно, — пресек молодой человек. Глядя сейчас на эту девочку, он видел перед собой совсем другую, дерзкую и самолюбивую, с бесенятами в огненных волосах. И в ушах звучал ее полный возмущения голос: «Но ведь это будет означать конец!», «Я же так молода, умирать мне совсем не хочется», «Вы все устали от жизни, а я хочу, хочу жить! Я еще столько всего не видела!»
Голос заглушил другой, тихий и взволнованный — Сарах сказала:
— С самого рождения отец готовил всех нас — своих детей, что придет Великий День Искупления и бояться мы не должны.
— Но ты боишься, — подытожил Лайонел, и его собственный голос смягчился.
Она обреченно кивнула, и ее хорошенькое личико исказил страх.
— Отец не должен узнать об этом. Он презирает всякие слабости.
Лайонел приподнял пальцем ее подбородок и улыбнулся.
— Презирать слабости так просто, когда ты силен и прожил достаточно. А в тринадцать презирать что-либо — преступление против самой жизни!
— Спасибо, — смущенно шепнула она и, сильно покраснев, спросила: — Я совсем не привлекаю вас?
Молодой человек окинул ее стройную фигурку насмешливым взглядом и, прежде чем уйти, пообещал:
— Я подумаю об этом.
Глава 20
Подруги
«Мы любим тебя, очень ждем в гости. Приезжай поскорее!», «Скучно без тебя, дочка. Работа, телевизор, работа...», «Отец заболел, но ты не волнуйся, врач из «скорой» сказал, что через пару дней уже вернется домой», «А в Питере сегодня дождь, с Жучкой выходила на улицу, даже зонт не спас. Китайская дребедень, он от ветра вывернулся, пришлось стоять под козырьком», «Вчера к родственникам ездили, сестры спрашивали о тебе!», «Иногда вечером зайду в твою комнату, присяду на кровать с альбомчиком твоим детским, сердце так и переворачивается, когда гляжу на тебя маленькую. Такая хорошенькая», «Любим тебя, целуем крепко! Мама и папа».
Катя лежала на постели перед тремя письмами от родителей и, закусив указательный палец, смотрела на них не отрываясь. Перед глазами скакали буквы, складываясь в предложения — новости из прошлого, такого далекого и безвозвратно потерянного. Хотела ли она теперь Вечности?
Девушка закрыла сухие глаза, точно расцарапанные острыми осколками стекла, и представила осень. Солнечный день, когда она сидела на подоконнике в своей комнате с энциклопедией мифов и даже не подозревала о существовании другого мира. За окном кружились желтые и красные листья, во дворе, звонко смеясь, бегали дети, солнце улыбалось миллионами лучей, озаряя растущий под окном желтый тополь.
О как ей хотелось вернуться туда — в ту осень! Никогда не узнать зимы, превратившей сердце в лед, а потом беспощадно разбившей и унесшей вместе с белой вьюгой ее жизнь — никчемную, полную ненависти и обид, недооцененную, но все-таки — настоящую. Быть может, когда-нибудь она бы оценила?
«Я устала, так устала, — мысленно шептала она, утыкаясь лицом в пахнущие чернилами листы, — как же я хочу домой, к маме. И пусть она говорит сколько угодно, что я тощая, а все оттого, что питаюсь кое-как и шляюсь непонятно где, неизвестно с кем. Пусть скажет свое любимое «дошнырялась», пусть ругает... таких, как я, нужно ругать, за все, что сделала, а лучше за то, что хотела бы сделать, но не осмелилась, потому что трусиха!»
В памяти неожиданно всплыл образ неопрятного мальчишки-шалопая — Кости Малошина, который ухаживал за ней в колледже. И ей нестерпимо захотелось узнать, как он там? А еще пойти с ним в дурацкое кино или клуб, куда он столько раз звал ее. Почему ни разу не согласилась? Почему жила от всех отгородившись?
А теперь только и осталось жалеть, без конца жалеть.
Ответное письмо девушка давно написала — оно лежало уже в подписанном конверте рядом с ней.
Пару раз в комнату стучал, а потом просовывал голову в приоткрытую дверь Вильям, но она не захотела с ним разговаривать, и он ушел.
Позже приходил Йоро. Он молча вошел, положил на кровать букет вербы с большими мохнатыми почками и тихонько удалился. На белоснежной шерстке застыли капельки — на улице шел дождь. Подобное подношение немало удивило, ведь деревья уже вовсю зеленели нежными листочками.
Девушка взяла одну веточку и провела ею под носом, с наслаждением вдыхая прохладный аромат дождя и почек. В непонятном ей самой порыве, она вскочила, дернула лесенку, ведущую к люку в потолке, и вылезла по ней на крышу. Девушка раскинула руки и замерла, чувствуя, как холодные капли бьют по лицу, шее, ладоням. Сквозь затянутое серо-черными тучами небо проглядывала луна, она как глаз хищника с подозрительным прищуром взирала на землю. Капли приглушенно стучали по листве высоких деревьев, обступивших дом, точно верная стража. Тихонько, вливаясь в монотонный стук, играли «Капли дождя» Шопена. Звуки грусти и немой тоски.
