— Я готов умереть, — яростно выкрикнул он и чуть тише добавил: — Если на то воля моего отца! А ты... не смей!
— Ну и глупец, — презрительно бросила Катя, вглядываясь в напряженное покрасневшее лицо с пылающими желтыми глазами. — Впрочем, я тебе не верю. Плевал ты на День Искупления. Ты просто избалованный мальчишка, который хочет жить и познавать, нет тебе дела до моста, который опустится с небес, тебе на земле нравится!
Тане качал головой, отступая от нее, а она насмешливо продолжала:
— Как же я тебя понимаю! Впервые вырвался из Тартаруса на свободу и как горька мысль, что эта свобода может оборваться в любой момент!
— Заткнись, — прошипел Атанасиос.
Катя засмеялась и, повернув назад, зашагала к дому.
— Куда ты? Что ты задумала?
Девушка выпустила из окровавленной руки осколок с золотистой надписью, и тот мелодично звякнул, ударившись об асфальт.
— Терпение.
Они подошли к воротам в тот самый момент, когда на крыльцо с чемоданом вышла Ксана в сопровождении Вильяма.
Катя заметила на себе торжествующий взгляд Атанасиоса и, подарив ему мимолетную улыбку, бросилась к крыльцу. Она заключила служанку в объятия, причитая: — Ксана, милая, ты должна меня простить! Я не знаю, что на меня нашло! Я такая дура! Мне так жаль!
Она чувствовала, как напряжены плечи Ксаны и, отступив на шаг, сложила ладони в молитве.
— Не оставляй нас, ты нам всем очень дорога, ты член нашей семьи! Я виновата, но... — Она как будто запнулась и опустила глаза, а потом выпалила: — Пожалуйста, давай начнем сначала? Мы можем стать подругами! Мне страшно и одиноко... ты нужна мне!
Катя посмотрела на Вильяма, и тот мягко улыбнулся.
— Я горжусь тобой! Бесу нужно немало силы воли, чтобы признать свою вину.
Она в смятении отвела взгляд.
— Ты слишком добр ко мне, я не заслуживаю. — И произнеся это, она вдруг поняла, что на этот раз не солгала. Он всегда был к ней слишком добр, слишком снисходителен, слишком, слишком во всем.
А Ксане ничего не оставалось, как подхватить ее игру — она промолвила:
— Счастлива, что все уладилось. Я безмерно привязана к этому дому и к вам, Катя.
Девушка как можно естественнее улыбнулась, при этом не поверив ни единому слову служанки.
«Знаю я, сука, к кому ты привязана... но этому не бывать!» — Катя обернулась к Тане, вручила ему конверт и попросила:
— Отнеси по адресу.
Юнец нахально ухмыльнувшись, проворковал:
— Я тоже тобой горжусь.
И в эти четыре слова он вложил все то, что не смог сказать пятью минутами ранее, о чем не смел говорить вслух.
Девушка вошла в дом и в коридоре обнаружила стоящих возле стены друг против друга Киру и Йоро.
Катя вызывающе уставилась на девочку, одетую в очередное платьице в оборочках, и поинтересовалась:
— А ты гордишься мною?
Та смотрела на нее огромными фиалковыми глазами и молчала.
Девушка хотела заставить ее говорить, но тут ее за руку взял Йоро. Он смотрел на нее с любовью и преданностью. Злость, готовая вот-вот закипеть, отступила, внутри сделалось спокойно, а осколки разбитого сердца шевельнулись от нежности.
Катя крепче сжала его маленькую горячую ладошку и, не зная, как выразить свои чувства, просто сказала:
— Спасибо.
Она не видела, уводя его за собой, как мальчик обернулся и подарил Кире ободряющую улыбку.
* * *
В один из теплых, казалось бы, уже совсем летних вечеров Катя шагала между старыми домами когда-то промышленного района по улице, ставшей уже совсем родной. Воздух ближе к ночи стал свежее, очистился от копоти и был наполнен теплыми запахами пробившейся травы, листьев, растений, пыли и нагретого за день асфальта. При легком ветерке шелестели кроны деревьев, в потемневшем сине-сером небе парили птицы. Бледная луна нерешительно взошла на небосклон, но ярко вступить в свои права не торопилась.
Девушка то и дело оборачивалась, чувствуя на себе чей-то пронизывающий взгляд.
«Опять Тане следит», — подумала она, но решила оставить попытки выманить его из укрытия. Собственно, для того Цимаон Ницхи и отправил его сюда, чтобы тот следил за ней.
Завидев вдалеке парочку, черноволосую девицу в лакированной куртке, сидящую на мотоцикле, и парня с лохматыми русыми волосами, Катя остановилась.
Молодые люди разговаривали. Девица на этот раз не выглядела сердитой, раз она даже засмеялась, откинув назад голову с высоким черным хвостом. Ее зеленые, цвета только распустившейся листвы глаза лучились удовольствием.
Катя наблюдала за ней, всматриваясь в красивое, несколько надменное и в то же время живое и нежное лицо.
«Глаза были синими», — неожиданно вспоминала девушка, воссоздавая картину из начала весны, когда впервые увидела эту девицу во дворе. Тогда цвет ее темно-синих глаз показался необычным, впрочем, как и манера поведения.
Сегодня мотоциклистка в черном предстала совсем в ином свете, несмотря на то что своему любимому цвету не изменила.
Но вот девица взмахнула на прощание рукой, завела мотоцикл и уехала. Паренек двинулся в ту же сторону, и Катя быстро его догнала.
Он обрадовался ей, восторженно оглядел с ног до головы, можно было подумать, на ней одеты не обычные потертые джинсы с футболкой, а красивейшее бальное платье.
— Как ты? — воскликнул Глеб, неловким движением приглаживая пальцами русые волосы.
— Прекрасно, — ответила она и кивнула в сторону, куда укатила девица. — Все-таки помирились?
Он пожал плечами, при этом его щеки порозовели.
— Да так... просто болтали. Мы в одном институте учимся, живем по соседству... сталкиваемся иногда.
— Она выглядела, эм, милой.
— Да-а, — засмеялся парень, — иногда бывает такой.
Не сговариваясь, они двинулись по улице и вскоре вышли к памятнику Кирову на высоком постаменте. Вокруг стояли скамейки, вдали виднелись Нарвские триумфальные ворота. На самом верху их красовались скульптуры шести вздыбленных коней, а за ними колесница, в которой во весь рост стояла Нике — крылатая богиня Победы в тунике, с лавровым венком в правой руке и пальмовой ветвью — в левой.
— Давно тебя не видел, — проронил парень. — Тогда в метро мне показалось...
— Ай, оставь, — отмахнулась Катя, переходя дорогу сразу за сквером и устремляясь к главному входу в Парк имени девятого января. — Тогда у меня были некоторые проблемы.
Юноша старался не отставать и шел с ней в ногу. Они задержались несколько секунд возле круглой клумбы с разноцветными пестрыми анютиными глазками, затем прошли мимо высоких башен с квадратными колоннами из красного кирпича и свернули на боковую аллейку вдоль парковой изгороди — каменной с узорчатой литой решеткой. Сухие дорожки от зеленого газона по всему парку отделяли аккуратные низенькие железные ограждения. В свете фонарей, чьи черные столбы сверху были красиво изогнуты, словно шеи лебедей, шелестела нежно-зеленая листва.
От пруда вдоль дорожки тянуло сыростью. Каплеобразные белые плафоны с яркими лампочками внутри, запутавшись в ветвях деревьев, отбрасывали на воду кривые золотистые отблески. Редкие звезды, казалось, подмигивают в глубоком темно-синем небе. Луна налилась серебром и повисла над елочками, растущими возле изгороди.
Катя присела на единственную скамейку без спинки, с которой открывался вид на пруд и мостик через него.
От Глеба так аппетитно пахло, что у девушки свело желудок. А парень, ничего не замечая, болтал про институт, сессию, своих тусовщиков-друзей, про родителей, которых никогда не бывает дома.
— А с девушками как? — сглатывая слюну, полюбопытствовала Катя. В голове играло фортепиано — Иоган Пахельбель «Канон ре мажор» — немного грустно, немного торжественно и еще как-то... — Она не успела сообразить, на нее уставились два глаза небесной чистоты. Глеб выглядел очень юно и трогательно. Курносый, со светлым пушком на подбородке, совсем не мужественный, точно игрушечный медвежонок.
— В некоторых парней девчонки почему-то не влюбляются, — печально сообщил медвежонок, откидывая со лба русую прядь.
