Задохнувшись, она даже привстала в кресле.
— Кто… кто же это? Винге?
— Нет, наемный убийца. Кто его нанял, мы не знаем и никогда не узнаем,— он мертв. Погиб во время взрыва на Северном вокзале. Бурье уже работает над заключением, в котором будет сказано, что преступник пробрался в ваш гараж, спрятался там, и как только Виктор приехал домой, убил его. Мотивом было ограбление, а также — поскольку Виктор, вероятно, его узнал — желание заставить молчать опасного свидетеля.
Она снова тяжело опустилась в кресло. Глаза ее закрылись; она тяжело дышала, как будто ей не хватало кислорода.
— Господи,— прошептала она,— какое облегчение.— Потом открыла глаза и, глядя Тирену прямо в лицо, громко добавила: — Больше никакого Леружа, никаких допросов…
Тирен в свою очередь ответил ей серьезным взглядом и сказал:
— Думаю, Леруж еще появится здесь, чтобы попытаться выяснить дополнительные детали. Однако ты можешь больше не отвечать ни на какие вопросы, Эльза. Посол решил снова воспользоваться своими правами. Официально — с завтрашнего дня, а практически — с настоящего момента дипломатический иммунитет восстановлен. Если Леруж явится сюда — а он может это сделать, поскольку с послом я беседовал совсем недавно и его решение может быть неизвестно комиссару,— так вот, если он сюда явится, ты можешь смело послать его к черту.
Она улыбнулась с видимым облегчением:
— Как это хорошо, что все уже выяснилось — ведь как раз завтра приезжают дети.
Но он прервал ее:
— То, что я рассказал тебе,— версия полиции. Однако, Эльза, помимо официальной, существует и еще одна.
— Что ты хочешь этим сказать?
Она резко выпрямилась; по лицу пробежала тень испуга. Тирен немного помолчал, видя, как лицо ее, начиная с шеи, медленно заливает краска. Насладившись реакцией, вызванной его словами, он продолжал:
— Вернемся ко вторнику — почему ты тогда позвонила мне так поздно?
— Я же тебе уже говорила.— Ответ был быстрым и уверенным, как будто хорошо отрепетированным.— Ты задавал мне этот вопрос, когда я звонила. И Леруж в каждое свое посещение меня об этом спрашивал. Мне приходилось описывать ему все обстоятельства, раз за разом, раз за разом… Не дави на меня, Джон. Если меня не оставят в покое, я могу сорваться. Я действительно сильная женщина, очень сильная, но и мои возможности не беспредельны.
Она умолкла; в глазах стояли слезы. Однако отступать теперь уже было поздно. Тирен спросил:
— Значит, все, что ты говорила в своих свидетельских показаниях — правда, только правда, ничего, кроме правды?
Она кивнула; губы ее дрожали, слезы в глазах стали еще заметнее. Он продолжал:
— Эльза, ты не лжешь?
— Нет, нет,— почему ты думаешь, что я лгу?
— Я не думаю. Я знаю.
Наступила долгая, тяжелая пауза. Он видел, как она борется с собой, и понимал, что сейчас она пытается найти какой-нибудь выход, не в силах решить, блефует он или нет, произнеся свое недвусмысленное «Я знаю». Он хотел предоставить ей шанс самой найти ответ на этот вопрос, не потому в общем-то, что это было теперь так уж важно,— просто он думал, что для нее будет большим облегчением сознаться самой, а не ждать, когда он принудит ее к этому. Но чем дольше длилось молчание, чем дольше она приходила в себя, тем яснее становилось, что с каждой минутой она все больше ожесточается, копит силы для решительного сопротивления, мобилизует на борьбу весь свой внутренний арсенал. Поднявшись с кресла, она отошла к окну, где все еще стояла, переливаясь в солнечных лучах, маленькая восковая фигурка. Когда она заговорила, голос звучал спокойно и холодно:
— Я думала, ты мне друг. Думала, ты тоже радуешься, что дело Вульфа наконец закончено и жизнь может продолжаться. Выходит — нет.— Она рассмеялась; смех получился громким и каким-то вызывающим.— Ты даже не просто думаешь, что я лгу,— ты знаешь это. Скажи,— она резко обернулась, глаза сверкнули враждебным блеском,— чего ты, собственно, добиваешься?
— Правды,— просто ответил он и продолжал убеждающим тоном: — Все ведь было не так, как ты рассказывала. Ты ведь по-прежнему останешься невиновной — и в юридическом отношении, и в глазах других,— даже после того, как сознаешься. Признайся мне. Для тебя это ничего не изменит. Разумеется, для меня это будет вопросом совести, но это уже мои проблемы. Я не выдам тебя. То, что другие будут считать правдой, останется правдой и для меня. Но ты, ты сама! Ты ведь не сможешь жить — жить спокойно,— имея на совести и преступление, и ложь. Расскажи мне все! Сознайся!
Ответа не последовало. Она стояла неподвижно; лицо ее ничего не выражало. Тирен продолжал:
— Виктор вернулся домой вовремя. Ты спустилась к гаражу встретить его. Он отнес наверх коробку с вином, ты взяла цветы. Настроение у обоих было не из лучших, я уж не знаю почему. Потом вы зачем-то опять спустились в гараж. Там ты убила его, ударив ножом, положила тело в багажник машины, заперла его, снова поднялась в дом, позвонила мне и рассказала ту версию, которая считается теперь официальной. Можешь повторять ее кому угодно — только не мне.
Она была явно потрясена, тем не менее ей все же удалось выдавить из себя:
— Нет, нет,— я же сказала…
Он сурово прервал ее:
— Тринадцатого октября в 18.20 Виктор звонил отсюда. Он заказывал билеты в театр на сегодняшний вечерний спектакль. Ему сказали номер его заказа: 13 — это число, когда был принят заказ, 18.20 — время звонка. А если верить твоей версии, то к тому времени он уже четверть часа как был мертв.— Он сделал небольшую паузу, и когда продолжал, в голосе его невольно зазвучали насмешливые нотки: — Да, Эльза, ты действительно позвонила так быстро, как только смогла,— как только сделала все, что задумала.
Глаза ее закрылись. Она тихонько раскачивалась взад-вперед, и Тирен понял, что еще немного, и она упадет. Быстро вскочив, он подбежал к ней, поддержал за талию и подвел к креслу; она рухнула в него как безвольная кукла. Он спокойно сказал:
— У него все было записано в записной книжке. А теперь, Эльза,— расскажи мне всю правду.
Он поднес к ее губам бокал шерри. Сперва она лишь слегка пригубила, но потом вдруг схватила бокал и одним глотком осушила его до дна. Он снова наполнил его, но она, казалось, этого даже не заметила. Тирену не пришлось больше ни уговаривать ее, ни задавать какие-нибудь вопросы: она заговорила сама. Слова лились сплошным потоком, как кровь из перерезанной вены:
— Я готовила закуски; он приехал как раз тогда, когда все почти уже было закончено. Он увидел меня в окне и помахал, чтобы я спустилась к нему. Я так и предполагала, поскольку знала, что он привезет вино и цветы. Я взяла с собой нож, чтобы был под рукой и можно было ударить его, когда он полезет в багажник за коробкой с вином. Я была холодна как лед, хорошо ко всему подготовлена; мысленно я уже раз за разом проделывала все это и была уверена, что справлюсь. Он привык к тому, что когда бывает со мной мил и помогает мне, я глажу его по шее и волосам. Я специально смотрела справочник, изучила строение шейных позвонков, знала все точно — голова слегка наклонена вперед, нож направлять прямо, сильно и решительно надавить… Потом я должна была положить его в багажник, стерев предварительно передником отпечатки своих пальцев с ручки ножа, закрыть багажник, запереть гараж, подняться в дом и позвонить тебе. Все должно было остаться так, как было, когда он только приехал. Я собиралась отменить прием, разыграть отчаяние. За несколько дней до этого я растопила воск и приложила к нему его ключ, чтобы все подумали, что убийца сделал дубликат. Я знала, что подозрение падет на Винге, ибо Виктор рассказывал мне о своих планах в отношении него, а также поскольку его мать занимается изготовлением фигур из воска. Я хотела, чтобы все выглядело необъяснимым вплоть до того момента, пока не будет обнаружено, что кто-то снимал копию с ключа,— а я была убеждена, что все ключи тщательнейшим образом исследуют под микроскопом. Так и вышло, так и вышло…— Она медленно качала головой вперед-назад, и в такт раскачивалось жемчужное колье на шее.— И все же получилось по-другому. Он поступил в точности как ты сказал. Мне так и не предоставилось возможности нанести удар. Коробку он уже вытащил, и у меня не было случая подойти к нему сзади. Наконец мы оба с цветами и вином оказались на кухне. Однако меня не покидала мысль, что все должно произойти в гараже. Здесь, на кухне, это было невозможно. Нет, все обязано было случиться именно там. Вдруг я случайно обратила внимание на этот текущий кран — и предлог был найден. Я затеяла ссору, напомнила Виктору, что уже давно просила его подкрутить гайку. Он вышел из себя, однако тем не менее решил уладить дело мирным путем, и мы снова спустились в гараж. Он открыл багажник и склонился над ним в поисках разводного ключа. И тут… и тут я сделала это.— Она тяжело вздохнула, перевела дыхание и снова так же без остановки заговорила: — Но все эти закуски, прием — теперь уже ничего невозможно было отменить. Вино уже было на кухне, цветы — в комнате, и мне пришлось бы объяснить, каким образом все это туда попало. Пришлось сыграть… Чувство долга, важность приема… Ты знаешь — ты знаешь все. О-о-о, Джон…
