Я слушал Белова, и мне невольно вспоминались слова моего самого первого «алмазного» репетитора — Николая Ивановича Давыдова, о том, что все геологи, без исключения, поэты. Очевидно, этот вывод был сделан на основе многолетних наблюдений. Действительно, с кем бы я ни встречался за время путешествия по алмазному краю, все это были люди какого-то возвышенно-романтического взгляда на жизнь, на происходящие вокруг явления.
Мне кажется, что две наиболее типичные черты присущи каждому геологу: во-первых, настойчивость, если так можно сказать, законченность характера, стремление всегда и в любых условиях завершить до конца начатую работу, довести ее до победного конца; и, во-вторых, поэтическое отношение к действительности, остро отточенное умение видеть красоту во всем, даже в самом прозаичном и обыденном, и уже вытекающие отсюда широта души, нетерпение к шаблону, рутине, к удобоваримому своду обывательской, мещанской морали, ненависть к «мелочам жизни» во всех их проявлениях.
…Между тем мы продолжали двигаться с Владимиром Борисовичем Беловым по поверхности «Трубки Мира». Я уже достаточно ясно представлял себе «географию» трубки: она находилась в самом центре Лога Хабардина и лишь местами «залезала» на его склоны. Можно было ориентировочно сказать, что диаметр трубки составляет около полукилометра. Но вот на какую глубину уходит отвесно вниз этот гигантский вертикальный колодец, туго, как таинственный сундук, набитый сокровищами, — этого, даже грубо приблизительно, никто не мог сказать.
Мы поднялись на склон Лога Хабардина. Отсюда трубка была похожа на своеобразную шахматную доску с черно-голубыми полями. По всей поверхности трубки в строго шахматном порядке было вырыто огромное количество разведочных шурфов.
Отсюда, сверху, было особенно заметно, что геологи, работавшие на месторождении, все-таки не потеряли надежду узнать, на какую глубину уходит вниз загадочная алмазная воронка. Это подтверждалось железными фермами четырех больших буровых вышек, высившихся над поверхностью трубки.
— Сейчас это наши главные разведчики, — сказал Белов, указывая на вышки. — Они определяют «горизонты» трубки, то есть содержание алмазов на различной глубине. Ведь кристаллы залегают в кимберлите неравномерно: в одной части их больше, в другой — меньше. А нам нужно точно знать, какими богатствами обладает каждый «горизонт». Кроме того, буровые скважины — это, вероятно, прообраз будущих алмазных шахт. Еще точно неизвестно, каким способом будет вестись промышленная добыча алмазов на «Трубке Мира» — то ли открытыми карьерами, то ли шахтами. Этот вопрос решится на основании исследований, которые проводит сейчас на трубке мерзлотная экспедиция Академии наук.
Стоя на склоне Лога Хабардина и глядя вниз, на заполненную людьми и механизмами поверхность трубки, я почему-то подумал о том, что мое сравнение всего этого с готовящейся к обороне боевой частью, пожалуй, неправильно. Не к обороне, а к активному наступлению на неприступные недра якутской тайги готовились геологи, забойщики, бурильщики.
И действительно, одним из центральных участков переднего края могучего наступления на природные богатства Востока и Сибири можно было назвать строительную площадку на поверхности «Трубки Мира». Великий фронт грандиозных созидательных работ шестой пятилетки проходит и по Логу Хабардина, и по далекому заполярному Далдыну, и по песчаным отмелям Мархи и Вилюя. Комплексное решение алмазной проблемы — характернейшая новая черта шестой пятилетки, отличающая ее от всех предыдущих.
Мне захотелось запомнить, сохранить эту мысль, чтобы в дальнейшем еще раз вернуться к ней и развернуть ее более широко. Я достал блокнот и записал: «Геологи-алмазники — солдаты шестой пятилетки».
Как бы в подтверждение этого скупого, лаконичного тезиса, до нашего слуха неожиданно долетел приглушенный рокот моторов: из тайги по настланной на болотистую почву деревянной лежневой дороге выползала колонна автомашин. Это было, так сказать, зрительное и звуковое оформление сделанной мной в блокноте записи.
— Пошли! — радостно крикнул Белов. — Пошли машины! Теперь, кажется, удастся снова войти в график.
Мы стали спускаться вниз, на трубку.
— Кстати, о мерзлотниках, — вспомнил Владимир Борисович. — Вечная мерзлота в числе многих загадок, связанных с добычей алмазов, загадала геологам еще одну, самую, казалось бы, непостижимую. До сих пор мы привыкли считать, что кимберлиты — это твердые скальные породы. Но, оказывается, это не всегда так.
Мы подошли к одному из шурфов. Бригада забойщика Ивана Таранова поднимала с глубины двенадцати метров твердую голубую породу. Белов дал мне в руки кусок кимберлита. Он был тверд, как гранит.
— А теперь посмотрите на кимберлит, который пролежал несколько дней на поверхности.
Мы подошли к другому шурфу. Та же голубая порода легко рассыпалась под руками и была похожа на обыкновенную глину.
— Ответ на этот сложный ребус природы вам может дать начальник мерзлотной экспедиции Академии наук СССР профессор Иван Алексеевич Тютюнов. Его лагерь разбит на другом берегу Иреляха, как раз напротив Мирного.
В первом шурфе в это время поднялась наверх большая деревянная бадья, в которой забойщики подавали в отвал кимберлит. Но вместо голубой земли в бадье находился не кто иной, как мой старый знакомый Петрович. Старик был весь с ног до головы заляпан голубой «алмазной» грязью.
— Услышал знакомые голоса — дай, думаю, прокачусь наверх, перекур сделаю, — объяснял Петрович причину своего внезапного появления из глубины трубки. — Внизу-то у нас курить нельзя. Всяких газов много. Взорвешься — только руки-ноги наверх выбросит.
Кроме обычной горняцкой брезентовой куртки, на Петровиче были надеты еще сверху две ватные телогрейки, на голове была большая пушистая шапка-ушанка. Я удивленно посмотрел на старика: чего это он вырядился в такие теплые одежды, когда так жарко припекает солнце?
Перехватив мой взгляд, Петрович хитро улыбнулся.
— Это только здесь тепло, а там, — он показал на шурф, — такая холодюка — зуб на зуб не попадает. Кругом лед, снег — сидишь как в холодильнике. Одно слово, вечная мерзлотища.
Оглядев меня, старик шутливо осведомился:
— Ну как костюмчик? Не жмет в лопатках?
— Да вроде бы впору пришелся.
Петрович загасил папиросу и кивнул нам.
— Полезу вниз. А то ребята там небось заждались меня.
Он легко прыгнул в бадью и исчез в зияющей дыре шурфа.
Наш разговор с Беловым мы продолжили, усевшись на куче голубой земли.
— Алмазов в «Трубке Мира» до того много, — рассказывал Владимир Борисович, перебирая комки кимберлита, — что хоть руками собирай. Это, конечно, шутка, но доля истины в ней есть. Для отделения алмазов от кимберлита в тайге построены специальные обогатительные фабрики. Кстати, на одну из них вы сейчас можете подъехать на машине. Она повезет кимберлиты и вас доставит прямо к фабрике. Там сейчас как раз находится главный инженер-обогатитель экспедиции Борис Яковлевич Корешков.
Я поблагодарил Белова, попрощался с ним и залез в кузов пятитонного самосвала. Он был до краев наполнен голубой алмазной рудой. Что и говорить, не совсем обычно чувствуешь себя, лежа на бриллиантах!
Машина объезжает поселок с его коварной центральной улицей кругом, по лежневой дороге в тайге. Вдоль нее уже стоит вереница свежесрубленных, пахнущих смолой домов. Это новая, самая последняя, как выяснилось потом, всего «двухнедельная» улица. Поворот, и машина идет по улице, сплошь составленной из белых полотняных палаток. Этой улице нет еще и недели. Такими «молниеносными» темпами строится Мирный.
Снова поворот. Теперь машина проезжает мимо электростанции. Шесть мощных дизелей и пять локомобилей гудят, как заправская фабрик# электричества. Густая сеть проводов во все стороны расходится из-под деревянного навеса.
Над тайгой показался дымок, доносится шум работающих механизмов, станков. Машина выезжает на рудный двор обогатительной фабрики. Пока это только временное деревянное сооружение. На этой фабрике геологи лишь определяют запасы алмазов в трубке и составляют ее геологическую карту.
Бориса Яковлевича Корешкова я нашел сразу. Он стоял посреди группы рабочих и что-то показывал им. Я подошел поближе. В руках у главного инженера-обогатителя был большой, ярко блестевший на солнце, правильный кристалл алмаза.
Я представился Корешкову.
— Очень удачно подошли, — сказал Борис Яковлевич. — Только что на фабрике из пробы, взятой на «Трубке Мира», извлечен алмаз рекордной для Якутии величины — около двадцати каратов; причем кристалл очень правильной, почти ювелирной огранки. Вот он, полюбуйтесь.
Невольно испытывая волнение, я взял алмаз. Он сверкал, как уголек, только что вынутый из печки.
