Штурман почувствовал, как злость и гнев отступают куда-то: они не были больше нужны, они сыграли свою роль. До сего мига он не потерял сознания и теперь был уверен, что выдержит до конца. Мысли скользили теперь быстро, как кадры киноленты. Управляя ими, как он управлял кораблем, Луговой посылал их в разные стороны в поисках выхода. Но везде мысли натыкались на плотную преграду запрета.
Уменьшить радиус поворота нельзя: боковые перегрузки, наиболее опасные, превысят допустимый уровень.
Увеличить скорость тоже нельзя: тогда катастрофически возрастут фронтальные перегрузки.
Уменьшить ускорение либо вовсе выключить двигатели и лететь с постоянной скоростью означает – отдаться на волю тяготения звезды, которое немедленно изогнет их траекторию, переведя корабль на эллиптическую орбиту. Хотя скорость корабля оставалась достаточно большой и на эллиптическую орбиту он так и не вышел бы, все же он неизбежно приблизился бы к светилу на такое расстояние, что все живое в нем погибло бы.
Затормаживаться, чтобы выйти на орбиту на приемлемом удалении от звезды, поздно: корабль находится слишком близко к источнику частиц.
Выхода нет.
Во всяком случае, так решил штурман. И почувствовал, что страх покидает его, уступая место странному равнодушию. Страх прошел, как проходит пожар, уничтожив все, что могло и что не могло гореть.
Ничего не поделаешь, – тупо подумал он. – Все равно…
Но если гибель была неизбежна, то встретить ее следовало достойно. Герои всегда гибли романтически – в фильмах, по крайней мере.
Луговой порадовался тому, что пассажиры спят в своих коконах и покинут жизнь, не зная, что с ними происходит. Последним осознанным ощущением в их жизни останется надежда, которую они испытывали прежде, чем уснуть…
Но на посту оставался еще инженер, надежно изолированный от всего, происходящего вовне. Он видел только свои приборы и механизмы. Вряд ли они оба должны были умирать в одиночку.
Луговой решительно выключил тягу. Двигатели стихли, и только сирены продолжали выть.
Испытывая облегчение от того, что все решено, Луговой включил связь.
– Как ты там?
Через секунду донесся ответ:
– Теперь легче.
– Обстановку понимаешь?
Инженер был достаточно опытным человеком, чтобы понять, что значил вой сирен, дублировавшийся и в его посту.
– Рентген.
– Близко вышли. Но дело не в этом. Тут нет антивещества. Аннигилируем.
– Это я понял. Слежу за состоянием обшивки.
– Надолго ее хватит?
– Часа через полтора даст течь.
– Мало времени.
– Ну нам это будет уже все равно.
Штурман кашлянул: Рудик умел держаться.
– Ты прав, наверное, не выкрутиться.
Рудик, подумав, сказал:
– Бывает и так.
– Потому что, видишь ли…
– Я в курсе: вижу по приборам…
– Почему же ничего не подсказал? Может…
– Нечего было говорить. Ты все делал правильно.
– Можем рискнуть, но тогда нас раздавит. Или нет?
– Можешь не сомневаться: я прикидывал. Если бы можно было еще нажать, я тебе сказал бы. Не знаю, как ты, а я дал бы сейчас на всю железку. Не люблю долго ждать.
– Ты?
– А что, непохоже? Просто хочется напоследок, послушать, как поют мои моторчики.
– Они выдержат?
– Да, вполне.
– Хочешь подняться ко мне?
Рудик помедлил.
– Вообще покидать пост не положено. Но для такого случая…
Он появился в центральном посту минуты через две. Долго смотрел на экран.
– Красиво. По приборам – не так. А какая она без фильтров? Летал-летал, а звезд почти не видел: вблизи – никогда. Жаль.
– Без фильтров желтая. Как мед.
– Красиво. Подонок этот Нарев. И мы с тобой.
– Да. Но теперь – что уж. Ты готов?
Рудик замкнул систему кресла.
– Давай.
Штурман включил двигатели.
Корабль несся к светилу.
– А вдруг можно что-то придумать?
– Не вижу, штурман, да ты не бойся. Что было возможно, то сделано. А от невезения нет лекарства.
Луговой знал, что инженер говорит искренне: он не умел утешать, не будучи уверен сам.
– Добавим еще?
– Давай. Но так, чтобы можно было глядеть и разговаривать.
– Я думал – наоборот, чтобы в голове помутилось и ничего уже не соображать…
– Брось. Не солидно.
– Будь по-твоему, – сказал Луговой.
Они помолчали. Потом Рудик сказал:
– С таким ускорением двигатель все равно полетит часа через полтора. Ничего не теряем.
– Не все ли равно?
– Я просто так. А красиво будет, наверное. Жаль, что никто не увидит со стороны.
– А, фиг с ними, – сказал штурман. – Не увидят – ничего не потеряют. Мне было бы жутко. Не люблю кремации.
– Хороший корабль, – сказал Рудик.
– Машина хоть куда.
– И батареи дотерпели до конца.
Сирены снова изменили тональность. Излучение прорвалось в третью палубу.
– Другой давно уже был бы насквозь.
– Давно-о. А этот еще разгоняется…
Оба одновременно взглянули на интегратор.
– Хорошая скорость.
– Выскочили бы мы подальше, – сказал штурман, – успели бы отвернуть. Но – что поделаешь. В этом мы не вольны.
– Теория вероятности, – сказал инженер. – Если все время везет, то рано или поздно должно крупно не повезти.
Светило заняло уже больше половины экрана. Инженер перегнулся со своего места, – раньше там сидел штурман, – и выключил сирены.
– Мешают говорить.
– Молодец. А я и не подумал.
– Теперь все равно.
– Хорошо тянут моторы.
– Да.
Они умолкли, прислушиваясь к новому звуку: словно где-то кипела под высоким давлением вода.
– Нос, – сказал инженер. – Микровзрывы.
– Через час будем в зоне короны. Заполыхаем со всех сторон.
– Я же говорю – выйдет красиво.
Они сидели, не глядя, друг на друга, но ощущая присутствие другого всем своим существом.
– У тебя нет никакой музыки под руками?
– Нет. Знаешь, Рудик?
– Что?
– Я тебя люблю.
– И я. Ну, ладно. Давай споем?
– Это хорошо. Давай.
Они запели – негромко, теперь сирены не мешали. Далеко внизу шумели двигатели. После второго куплета инженер сказал:
– Третьего не хватает. Разбудим?
– Как? Я уж думал. Он отключен. И кокона не открыть.
– Все равно. Настоящий капитан не может не проснуться, когда корабль гибнет.
– Он пришел бы.
– Как же он придет, когда идем с ускорением? Ну-ка выключи на время…
Капитан ворвался в пост, на ходу затягивая замки на куртке. Он взглянул на экран, на людей. Все понял.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
