Я задумался. Бранко вносил в жизнь взвода немало сумятицы. Он и меня беспокоил своей непонятной навязчивостью. С кем бы я ни заговаривал, всегда он оказывался рядом. Его круглые немигающие глаза неотступно следили за каждым моим шагом.
Я гнал от себя мысль, что за мной учинена слежка. «Кем? Не ОЗНА ли? Чушь, не может быть!».
Из любопытства я решил принять приглашение Бранко посетить дом его отца».
17
«…— Хвала, хвала! Великое спасибо вам, что утрудились и пришли, — подобострастно кланяясь, встретил меня у порога кирпичного дома осанистый крестьянин, одетый в черную суконную пару и бархатный жилет.
— Милости прошу. Бога му, добро, что вы пришли. Хвала вам, — повторил он рокочущим голосом, усаживая меня в светелке за круглый низкий столик. — Садитесь, прошу вас. Эй, жена, подай-ка гостю кофе, а мне трубку! Видишь, какой человек пришел к нам!
Женщина с неподвижным, как маска, лицом, в широкой плиссированной юбке, позвякивая навешанными на груди старыми дукатами, империалами, цехинами и турецкими меджидие, ушла за перегородку в углу. Видно, Бранко уже успел предупредить о моем приходе. Мать его приоделась, и кофе, без которого югослав не поговорит с гостем, было сварено. Мне подали крохотную чашечку, а старик задымил коротким чубуком. Он щедро хвалил русских, Советский Союз, обильно сдабривая свою речь такими словами, как «социализм», «прогресс». Я глотком выпил вяжущий желудевый настой. Хозяйка налила еще. Уже пошла было за третьей чашкой, служащей сигналом к уходу гостя, как Бранко забеспокоился.
— Этот кофе не настоящий. Хватит! — сказал он, посматривая на отца с особым выражением, но так как тот не догадывался, добавил прямо. — Мог бы нас чем-нибудь более существенным угостить.
— Можно. Для русского человека ничего не пожалею. Спрашивай, что хочешь.
— Ну что? Каймак есть?
— Па, этого сейчас нема! Все есть, а каймака нема.
— А мясо?
— Мясо? Мяса не держим, ты же знаешь, болан. Партизаны — самое лучшее войско, но сегодня приходят одни: дай! Завтра — другие: дай! А откуда взять?
— Так что же у тебя есть? — с раздражением спросил Бранко. — Кажется, за фотоаппарат, что я тебе дал, мог бы накормить.
— Что хочешь, все есть, — смягчился старик. — Эй, жена! Тащи сюда суп!
Звеня при каждом движении монетами, хозяйка поставила на столик оловянный поднос с большой миской. Зачерствелый кусок хлеба она достала из размалеванного сундука с висячим замком.
— Это суп из моих овощей. Специально приготовлен для вас, — пояснил старик.
Бранко опустил ложку в беловатую жидкость с какими-то коричневыми хлопьями.
— А где же мясо? — протянул он с огорчением. — У тебя же есть, отец, там, в дымняке.
— Ах, верно, болан. Есть, кажется, немножко. — Сердито сверкнув на сына глазами, Микос Кумануди полез по лесенке вверх и достал из дымохода изрядный окорок.
Раздирая вяленое мясо волосатыми пальцами и наделяя нас кусочками, он говорил:
— Видит святая дева: сам не ел, сыну не давал, берег для гостей. Я гостолюб. Отец мой — грек из Салоник, а я считаю себя хорватом. Хорваты — самая лучшая нация на Балканах. Тито — тоже хорват, да хранит его матерь божия. Я с ним даже малость знаком.
— Вот и расскажи об этом. — Бранко горделиво посмотрел на меня: вот мол какие у его отца связи!
— Да-с, мы с Иосипом Броз служили у одного императора. У Франца-Иосифа. Тито был ефрейтором, а я пандуром, и часто ездил в Вену. — Старик покосился на фотографию в золоченой раме, на которой он красовался во всем своем былом жандармском величии. — Мы с маршалом в Вене даже видались.
— Где? — спросил я.
— В одном кабаре. Он тогда получил второй приз на состязаниях по фехтованию. Любил почет, ох и любил! Если не забыл теперь, как я ему поднес стакан мастики, то выведет нас с Бранко в люди. Мне бы еще землицы, а сыну — кондитерский магазин в Белграде. Дай боже у здравле. Ешьте. Что же вы?
Я вспомнил Вуйю Христича, его хату, его бедность, скромное гостеприимство, искреннюю любовь к русским. И вот Микос Кумануди… И эти люди, подумал я, составляют, по теории Катнича, «единое целое»?! Да ведь они по самому глубочайшему существу своему так же различны, как различны их сыновья Васко и Бранко! Как можно будет примирить противоречивые интересы и устремления этих людей после войны, когда они вместе возьмутся строить у себя в стране социализм? И что за социализм это будет. Ведь социализм старого Кумануди — это побольше землицы; социализм Катнича — Сербия превыше всего; социализм Бранко — кондитерская в Белграде; социализм Мачека — «полаку, полаку» — потихоньку пробираться к вершинам карьеры, а может быть, еще какую-нибудь богатую невесту с домом на Теразии прихватить. Были свои «мечты о социализме» и у четника Куштриносича… И я вспомнил слова Арсо Иовановича о том, что от многих из нынешних коммунистов, зачисленных в партию в порядке расширения «социальной базы», придется потом освобождаться и, быть может, даже повести с ними борьбу. Да, это будет неизбежно…
Погруженный в свои мысли, я не сразу услышал гул моторов. Он все нарастал. Я высунулся из окна. Американские транспортные самолеты типа «Дакота» вкруговую шли над Иван-горой, над Раштелицей.
В селе поднялся переполох. Слышались неуверенные голоса:
— Прилетели? Союзники?
По улице вприпрыжку несся Катнич с биноклем в руках.
— Американцы! Помощь! Дождались! — кричал он.
Я выбежал на улицу, за мной Бранко.
Радостно переглядываясь, бойцы смотрели на самолеты. Вот от фюзеляжей отделились парашюты с грузом.
Но что такое? Парашюты относило слишком далеко от нас — к Тарчину, где были четники.
— Ветер работает на неприятеля, — сумрачно молвил Лаушек. — Влияние небесных светил…
— Это просто случайность, — уверял Катнич. — Вот смотрите, сейчас нам сбросят. А ты свое шутовство оставь! — прикрикнул он на Лаушека.
Самолеты сделали еще круг, и опять парашюты с длинными тюками поплыли к Тарчину.
Янков в мрачном раздумье сорвал с себя очки:
— Младенцы там что ли, не знают, как надо сбросить!
— Так не нарочно же они! — окрысился Катнич. — Вот, вот, смотри! Надень свои очки и убедись, что я всегда бываю прав.
Он торжествовал. Часть транспортников в сопровождении откуда-то появившегося самолета связи развернулась под ветер немного дальше, и несколько парашютов с грузом упало почти у окраины села. Мы кинулись к ним что было духу.
— Не трогать! — предупредил Вучетин. — Интендант, сюда! Составьте акт. Возьмите на строгий учет содержимое этих тюков. Не разбазаривать!
Богдан Ракич прикатил на телеге, в которую запряг последнюю свою лошадь. Обнажив кинжал, он с удовлетворенным и деловым видом подошел к тюку. Обрезав стропы парашюта, с энтузиазмом начал вспарывать брезент.
Мы сдержанно толпились вокруг, убежденные в том, что сейчас увидим консервные банки с беконом, ботинки на толстых подошвах, автоматы, патроны.
— Чувствую запах солонины, — бормотал Бранко, дрожащими руками поглаживая скрипучий парашютный шелк. — Хвала, хвала союзникам, сохрани их святая дева!
— Ну-с, посмотрим, что здесь такое, — говорил Катнич, потирая руки. — Что нам прислали наши друзья? Осторожнее, не торопитесь, Ракич. Не рассыпьте.
Брезент с треском лопнул, тюк развалился на отдельные свертки. И в каждом из них оказались всего лишь портянки… Добротные холщовые обертки по метру на ногу, аккуратно сложенные и перевязанные бумажной бечевкой. Ракич с ожесточением разворошил тюк. Ничего другого в нем не было.
— Пригодится и это, — сконфуженно пробурчал Катнич. — А что там, в тех мешках?
Но и во втором и в третьем тюках было то же самое: портянки. А в четвертом Ракич обнаружил банки с маринованными кабачками. В пятом же — что-то малопонятное. Едва разобрались, что это усовершенствованные хлопушки для убивания в жаркое время мух. В шестом — ящик со снарядами… к пушкам, которых у нас не было.
— Обманщики! — Ракич таким взглядом провожал улетавшие самолеты, точно хотел превратить их в пепел.
Бойцы стояли хмурые, растерянные. Только Бранко, улучив момент, под шумок отрезал от парашюта кусок небесно-голубого шелка.
Все долго молчали. Командиры не глядели друг на друга, испытывая, кажется, одно общее чувство неловкости и стыда перед бойцами, чьи терпеливые ожидания были так жестоко обмануты.
И лишь Катнич с отчаянной надеждой в глазах следил за маневрами связного самолета. Пролетев вдоль железной дороги к Сараеву, самолет покружил над Иван-горой и возвратился к Раштелице. Он шел на посадку. Политкомиссар с криком «Сейчас я все выясню!» побежал к тому месту, где приземлился самолет. Мы все последовали за ним.
Летчик, молодой парень в черном берете, с лакейской предупредительностью распахнул дверцу кабины, хотел было помочь кому-то сойти, но пассажир и сам легко соскочил.
