Остальные, растерявшиеся вконец и изверившиеся во всем, не имевшие денег на выезд, остались в Могилеве.
Укутались по теплым уютным квартирам, схоронились, как страусы в песок головой, отсиживались, полагаясь на милость победителей-болыиевиков: «авось не съедят».
В каждом доме – офицеры, генералы, военные чиновники, их жены, любовницы, содержанки, денщики, ординарцы…
И куда делся прежний гонор и блеск?
Сжавшиеся в комочек, побледневшие, равнодушно глядят на матросов, которые с прибаутками переворачивают пуховики, подушки, перины, извлекают спрятанное оружие, патроны, ручные гранаты.
Некоторые обыски и разоружение воспринимают болезненно, как несмываемое оскорбление, как позор.
Сцена на главной улице.
Высокого, представительного генерала останавливает патруль.
– Ваши документы, генерал?
Надменное лицо с красивым римским носом становится еще надменнее. И полный подчеркнутого презрения жест.
– Извольте, господа солдаты.
Три солдатских головы склоняются над протянутым лоскутком бумаги. Три лба сведено в морщинах.
Прочли.
Возвращают.
– Будьте добры снять оружие, господин генерал.
На лице генерала взрыв негодования.
Нижняя, синяя от бритья челюсть предательски прыгает.
– Оружие? Но у меня нет казенного. Это пожалованное. Я награжден золотым оружием. Если угодно – вот документы, господа…
– Снимайте оружие, генерал. Ваши документы недействительны. У вас грамота царского правительства и правительства Керенского. Они недействительны. Понимаете? Революция не доверяет вам оружия. Извольте снять немедленно и передать его нам, не то…
Три штыка сомкнулись вокруг генерала точно по команде.
Коротким и быстрым движением он обнажил свою фамильную гордость – «золотую саблю», переломил ее через колено, как сосновую лучину, и бросил к ногам онемевших солдат.
– Берите!..
Солдаты опускают штыки. Один бросается поднимать сломанную шашку.
* * *
Могилевские уголовники, пользуясь временным безвластием в городе, начали грабежи, насилия. Ночью вырезали целую еврейскую семью.
Бандитам и грабителям объявили террор.
Всех подозрительных оборванцев арестовали и выгнали за город.
– Идите, куда знаете. Воротитесь в город – к стенке поставим. Вот – бог, вот – порог.
У двух бродяг, с низкими лбами преступников, нашли в карманах награбленные золотые вещи. Вывели бродяг на запасный путь за станцию, пристрелили. Трупы снегом пушистым забросали, чтоб глаза не мозолили.
Порядок в городе восстановился.
* * *
Получили лаконическое сообщение.
«Генерал Корнилов бежал из-под ареста. Текинцы, охранявшие генерала, вместе с ним бежали».
Всех охватило возмущение. Густым хмелем ударила злоба.
Особенно неистовствуют матросы.
У теплушки, где сидел арестованный Духонин, колышется одержимая злобой большая толпа.
В мутной реке серых солдатских шинелей поплавками ныряют черные, перевитые георгиевской лентой, матросские фуражки.
– Корнилов убежал, и этот убежит не сегодня – завтра!
– Даешь сюда Духонина!
– Да-еешь, черт возьми!
– Сами рассудим, здесь на месте!
– Раз-раз и в дамки, ваше превосходительство!..
Часовые у генеральского вагона безмолвствуют, как изваяния.
Напирая на часовых, «активисты» из толпы вызывающе спрашивают:
– Кого охраняете?
– Кто вас поставил мерзнуть на часах у этого гада?
– Тут, може, никакого Духонина нет? Пустой вагон стережете. Генералы – они хитрые. Хитрее кикиморы.
– Открывай вагон, чего там!.. Не убьем, все равно убежит.
Часовые (фронтовики-солдаты нашего батальона) троекратно кричат толпе:
– Разойдись.
Но толпа все увеличивается и напирает. Часовые – наизготовку. Предостерегающе щелкнули затворы. Толпа вздрагивает, отливает на несколько шагов назад.
Летят ругательства.
– Ах, вы, паршивцы эдакие!..
– Вы по своим стрелять, да?
– Золотопогоннику продались?
– Духонинскую шкуру отстаиваете?
– Сколь он вам заплатил?
Ежатся, бледнеют часовые от незаслуженной обиды. Оскорби кто-нибудь другой – на месте смерть. А тут свои. Как стрелять по ним? Такая незадача!
Экзальтированные матросы из толпы отстегивают кобуры наганов, собираясь не то «поиужать», не то «в сам деле» стрелять в несговорчивых часовых.
– Снимайтесь с поста, лешаки лопоухие! Честью… У некоторых просыпается на минутку благоразумие, защищают часовых.
– У них устав. По уставу не могут они Духонина выдать без приказа начальства. Часовой – лицо неприкосновенное. Троньте их – всем амба.
Матросы не уступают.
Пахнет крупным скандалом.
Кто-то бежит на станцию, звонит Н. В. Крыленко.
Фыркая и вздувая снежную пыль, подлетел к вагону защитный мотор главковерха.
Машину вмиг окружили со всех сторон и замерли в настороженном любопытстве.
Главковерх открыл с машины импровизированный митинг.
– Товарищи-солдаты!.. Нехорошее дело затеяли вы. Духонин – враг советов, враг революции, но на самосуд вам я его выдать не могу. Самосуд – это гнусная расправа, от которой с негодованием отвернется всякий честный революционер!
Главковерх говорит так просто и ясно. Голос негромкий, но звучит достаточно отчетливо и проникает в самые дальние ряды.
Слова, отскакивая от машины, булыжником прыгают по головам толпы и действуют отрезвляюще.
– Я завтра же отправлю генерала Духонина в Петроград, где он будет предан революционному суду и, надеюсь, получит по заслугам. Прошу успокоиться к разойтись.
Некоторые присмирели, но горячие головы еще ворчат. Они настаивают на своем. Они и Крыленко верят с оглядкой.
– Сам в золотых погонах. Хоть и говорится: «Курица не птица, прапорщик – не офицер», но все же…
– Откройте вагон! – приказал главковерх караульному начальнику.
Широкая дверь с грохотом скользнула на роликах доотказа.
На самом краю платформы в рамке вагона со скрещенными на груди руками стоит бывший главковерх генерал Духонин.
Сквозь тонкие стенки вагона он слышал все переговоры.
Равнодушно-презрительным взглядом загнанного борзыми, соструненного охотниками волка оглядывает беспокойно мечущихся солдат и матросов.
Толпа опять наддала поближе к вагону. Сотни раскаленных тупым солдатским гневом зрачков впиваются в молчаливую генеральскую фигуру.
И в наступившей тишине, точно птица, вспорхнул удивленный возглас матроса:
– Молодой какой кровопивец, а уж генерал! Выслужился, гад!..
– Лет тридцати с небольшим, поди! – тотчас же подсказывает другой голос.
На них цыкают:
– Тише, вы!
Новый главковерх поднимается в вагон и становится рядом с бывшим главковерхом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
