из вас принимает таблетки для снижения веса?
В аудитории поднялось несколько нервных рук.
Элизабет выжидала.
Вскоре поднялся целый лес рук – почти все.
– Прекратите глотать таблетки, – потребовала она. – Это амфетамины. Они могут вызвать психоз.
– Но вот я лично физкультурой заниматься не люблю, – сказала Франсин.
– Очевидно, вы еще не нашли подходящий именно для вас комплекс упражнений.
– Я Джека Лаланна смотрю.
При упоминании этого имени Элизабет закрыла глаза.
– А греблей заняться не пробовали? – На нее вдруг нахлынула усталость.
– Греблей?
– Греблей, – повторила она, размыкая веки. – Эта брутальная форма досуга подвергает испытанию каждую клетку вашего тела и мозга. Тренировки проходят до рассвета, зачастую под дождем. На руках образуются грубые мозоли. Накачиваются предплечья, грудная клетка, бедра. Возможны трещины в ребрах, кровоточивость ладоней. Гребцы нередко задаются вопросом: зачем я так себя истязаю?
– Вот жуть! – встревожилась Франсин. – Гребля – это ж кошмар какой-то!
Элизабет слегка растерялась:
– В пользу гребли могу сказать, что она избавляет нас как от диет, так и от таблеток. Да и для души полезна.
– А я думала, вы в душу не верите.
Элизабет вздохнула. Опять смежила веки. Кальвин. Ты хочешь сказать, что женщинам не дано освоить греблю?
– Когда-то мы с ней вместе работали, – сказала Фраск, выключая телевизор. – В Гастингсе, пока обе не попали под увольнение. Вы действительно о ней не слышали? Элизабет Зотт. Ее по разным каналам показывают.
– Она что, тоже гребчиха? – поразился Уэйкли.
– В каком смысле «тоже»? – спросила Фраск. – Вы многих гребцов знаете?
– Мэд, – говорил Уэйкли, разглядывая здоровенного пса, которого Мадлен привела с собой в парк, – почему ты мне никогда не рассказывала, что твоя мама выступает по телевидению?
– Я думала, ты знаешь. Это все знают. Особенно теперь, когда она перестала верить в Бога.
– Не верить в Бога – не так уж страшно, – сказал Уэйкли. – Говоря «это свободная страна», мы подразумеваем, в частности, и такую позицию. Человек вправе исповедовать любые убеждения, если только его убеждения не причиняют вреда окружающим. Более того, я считаю, что наука представляет собой разновидность религии.
Мадлен вздернула бровь.
– Скажи, пожалуйста: а это кто такой? – спросил он, протягивая руку псу, чтобы тот смог ее обнюхать.
– Шесть-Тридцать, – ответила Мадлен в тот миг, когда по дорожке, громко болтая, проходили две женщины.
– Поправь меня, Шейла, если я не права, – говорила одна, – но мне кажется, она сказала, что для нагрева одного грамма атомной массы чугуна на один градус Цельсия требуется ноль целых одиннадцать сотых калории тепла?
– Совершенно верно, Илейн, – отвечала вторая. – Потому-то я и запланировала покупку новой сковороды.
– А ведь я его узнал, – припомнил Уэйкли, когда болтуньи удалились. – По вашей семейной фотографии. Какой красавец!
Шесть-Тридцать ткнулся мордой в мужскую ладонь. Приличный человек.
– Кстати, готов поспорить: ты считаешь, что я забыл – много воды утекло с тех пор, – но я наконец достучался до приюта Всех Святых. По правде говоря, после нашей первой беседы я не раз туда звонил, но всякий раз слышал, что епископа нет на месте. А сегодня застал его секретаршу, и она сказала, что никаких следов Кальвина Эванса у них в архиве нет. Похоже, мы с тобой что-то перепутали.
– Нет, – возразила Мадлен. – Приют – тот самый. Я на сто процентов уверена.
– Мэд, вряд ли секретарь священнослужителя будет лгать.
– Уэйкли… – сказала она. – Все лгут.
Глава 34
Приют Всех Святых
– Как-как? Приют Всех Святых? – убито переспросил епископ.
Шел 1933 год, и, хотя он надеялся на место в зажиточном приходе, где скотч льется рекой, ему светило лишь осесть в глубинке штата Айова, в кишащем крысами воспитательном доме, где сотня с лишним сорванцов разного возраста – будущих уголовников – станут ему вечным напоминанием о том, что подшучивать над архиепископом можно только в его отсутствие.
– Приют Всех Святых, – подтвердил архиепископ. – Это заведение нужно держать в строгости. Как и вас.
– По правде говоря, у меня плохо получается ладить с детьми, – ответил епископ. – Вдовы, проститутки – с ними я управляюсь как нельзя лучше. Может, от меня будет больше пользы в Чикаго?
– Кроме дисциплины, – продолжил архиепископ, игнорируя его мольбы, – приют также нуждается в средствах. Одной из ваших обязанностей станет обеспечение долгосрочного финансирования приюта. Если справитесь, то в будущем сможете рассчитывать на место получше.
Но будущее почему-то не наступало. На горизонте уже маячил 1937 год, а епископу так и не удалось решить денежную проблему. Но хоть какие-то успехи у него были? Да, он сократил свой десятистраничный список ненавистных признаков этого места до пяти основных тезисов: настоятели – неучи, из еды – одни каши, повсюду плесень, безудержная педофилия и медленный, но неиссякаемый приток новичков, слишком оголтелых или оголодавших, чтобы влиться в нормальную семью. Такие никому не нужны, и епископ мог это понять: уж ему-то они точно не требовались.
Заведение кое-как перебивалось за счет обычных католических практик, таких как продажа хереса и закладок для Библии, попрошайничество и лизоблюдство. Но по существу архиепископ оказался прав: приюту остро не хватало средств. Проблема упиралась в то, что зажиточных людей привлекали блага, которых у сиротского дома попросту не было. Кафедры. Стипендии. Мемориальные кладбища. Сколько ни старался епископ найти спонсоров, потенциальные благодетели с ходу определяли фатальные недостатки приюта. «Ищите стипендии», – кривились они. Но приют не относился к учебным заведениям, точно так же как тюрьма не относится к заведениям воспитательным: ни в первое, ни во второе никто не стремится вкладывать средства. Спонсировать кафедру? Та же проблема – в приюте не было факультетов. А уж кафедр – тем более. Мемориальные кладбища? Воспитанникам умирать было рановато, да и кто захочет увековечивать детей, которых все стремятся забыть?
Так прошло четыре года, а епископ все прозябал в глуши с сиротским отрядом. Помочь делу не могли никакие молитвы. Чтобы скоротать время, священник иногда ранжировал воспитанников по степени их несносности, но даже это не имело смысла, ведь такие списки всегда возглавлял один и тот же мальчишка. Кальвин Эванс.
– Снова звонил тот протестантский священник из Калифорнии – справлялся о Кальвине Эвансе, – обратилась секретарша к уже немолодому, поседевшему епископу, опуская ему на стол папку с документами. – Я сделала все, как вы сказали: заверила, что прошерстила все архивы, но этого имени не нашла.
– Боже правый. Откуда такой взялся на нашу голову? – Епископ со вздохом отодвинул документы в сторону. – Протестанты. Не умеют вовремя остановиться!
– Так кем же был этот Кальвин Эванс? – полюбопытствовала секретарша. – Настоятелем?
– Нет, – ответил епископ, и в его голове всплыл образ мальчишки, из-за которого он застрял в Айове на несколько десятилетий. – Он был сущим проклятием.
Когда секретарша ушла, священник покачал головой, припоминая, как часто Кальвин стоял в этом кабинете после очередного проступка: то он разбил окно, то украл книгу или поставил фингал священнику, который просто хотел его приласкать. В приют иногда наведывались благонамеренные супружеские пары, чтобы усыновить того или иного мальчишку, но никто даже не смотрел в сторону Кальвина. И у кого повернулся бы язык их порицать?
Но как-то раз на пороге приюта откуда ни возьмись появился мистер Уилсон и сказал, что представляет Паркер-фонд, до отвращения богатую католическую организацию. Узнав, что в приюте находится представитель Паркер-фонда, епископ решил, что ему наконец-то улыбнулось счастье. У него затрепыхалось сердце при мысли о той сумме пожертвований, какую мог предложить этот Уилсон. Нужно было только выслушать благотворителя, а затем с достоинством раскрутить его на большее.
– Добрый день, епископ, – сразу приступил к делу мистер Уилсон, будто на счету была каждая секунда. – Я разыскиваю мальчика лет десяти, предположительно рослого, блондинистого.
Затем он пустился в объяснения: дескать, года четыре назад упомянутый ребенок потерял родню в результате серии несчастных случаев. Мистер Уилсон имел основания полагать, что сейчас отрок находится в приюте Всех Святых. У мальчика все же обнаружились родственники, которые, лишь недавно узнав о его существовании, пожелали его забрать.
– Его зовут Кальвин
