class="p1">Через месяц все привыкли к участию собаки в кулинарной программе и уже считали, что так было почти всегда. Его полюбили. Ему даже стали приходить письма от фанатов.
Единственным, кто был отнюдь не в восторге от этого новшества, оставался Уолтер. Он объяснял это тем, что никогда не был собачником и не может толком понять смысл этого слова.
– Тридцать секунд до открытия дверей, Зотт, – услышал Шесть-Тридцать голос оператора и занял на сцене позицию справа, придумывая новые способы завоевать расположение Уолтера.
На прошлой неделе он принес к ногам Уолтера мячик и пригласил поиграть. Сам он не любил игру в «апорт» – считал ее бессмысленной. Уолтер, как выяснилось, тоже. Наконец прозвучала команда «Запускай», двери распахнулись, и в зал потекли благодарные зрители, которые, ахая и охая, находили свои места; некоторые сразу принимались разглядывать громадные настенные часы, застывшие на шести часах, как туристы разглядывают высеченные в скале Рашмор громадные портреты четырех президентов.
– Вот и они, – говорил едва ли не каждый из гостей студии. – Те самые часы.
– А вот собака! Смотрите: это Шесть-Тридцать!
Он не понимал, почему Элизабет не хочет становиться телезвездой. Ему-то очень нравилось.
– Картофельные шкурки, – заговорила Элизабет через десять минут, – состоят из опробковевших клеток феллемы, которая составляет внешний слой перидермы клубня. Шкурки выполняют защитную функцию…
Он стоял рядом с нею, как агент секретной службы, и сканировал взглядом публику.
– …и доказывают, что даже клубни понимают: лучшая защита – это хорошее нападение.
Публика завороженно внимала, что облегчало запоминание каждого лица.
– Картофельные шкурки насыщены гликоалкалоидами, – продолжала она. – Эти токсины столь устойчивы, что выдерживают как варку, так и обжаривание. Шкурки я сохраняю не только потому, что они богаты клетчаткой, но и потому, что служат ежедневным напоминанием: в картофеле, как и в жизни, нас повсюду подстерегает опасность. Лучшая стратегия состоит не в том, чтобы бояться опасности, а в том, чтобы ее уважать. А потом, – добавила она, берясь за нож, – с ней разобраться.
Камера увеличила проросший картофельный глазок, который был мастерски извлечен кончиком ножа.
– Всегда удаляйте картофельные глазки и зеленые пятна, – инструктировала Элизабет, обрабатывая очередную картофелину. – В них концентрация гликоалкалоидов самая высокая.
Шесть-Тридцать изучал аудиторию, выискивая совершенно конкретную личность. Ага, вот она, тихушница. Которая не аплодирует.
Объявив перерыв на демонстрацию заставки телеканала, Элизабет ушла со сцены. Обычно Шесть-Тридцать следовал за ней по пятам, но сегодня он пошел в публику, чем вызвал отдельные восторженные хлопки и выкрики: «Сюда, песик!» Уолтер не одобрял такого хождения в народ – у людей бывает аллергия или просто боязнь животных, но Шесть-Тридцать не оставлял эту привычку, потому что знал, как важна работа в толпе, и еще потому, что хотел подобраться вплотную к тихушнице.
Сидит в четвертом ряду, с краю: лицо неподвижное, тонкие губы неодобрительно сжаты. Знакомый типаж. Пока другие зрители в этом ряду тянули руки, чтобы его погладить, он будто рентгеном просвечивал ту особу. Неподвижная, жесткая. Если честно, он даже немного ей посочувствовал. Такими становятся те, которые стали жертвами себе подобных.
Тонкогубая тихушница повернула к нему неприветливое лицо. Осторожно запустив руку в сумочку, выудила сигарету и дважды постукала ею о бедро.
Курильщица. Как иначе-то. Известный факт: люди мнят себя самыми умными на свете, однако это единственные животные, которые добровольно вдыхают канцерогены. Он уже собирался было отойти, но замер, учуяв какой-то запах помимо никотина. Отдаленно знакомый. Шесть-Тридцать принюхался; в этот миг квартет «Ужина в шесть» затянул свою песенку «Вот опять она!». Пес вновь посмотрел на тихушницу. Та поставила сумочку на пол, у прохода. И дрожащей рукой вставила сигарету в губы.
Он задрал нос кверху. Нитроглицерин? Быть такого не может.
– Наполните большую кастрюлю аш-два-о, – говорила вернувшаяся на сцену Элизабет, – теперь возьмите подготовленный картофель…
Шесть-Тридцать еще раз принюхался. Нитроглицерин. При неумелом обращении производит жуткий грохот. Как петарда или… (он содрогнулся, вспомнив о Кальвине) хлопок автомобильного двигателя.
– …и поставьте на сильный огонь.
«Ищи, кому сказано, – послышался ему голос инструктора из Кемп-Пендлтона. – Бомбу ищи, дурень!»
– Картофельный крахмал, длинный углеводород, состоящий из молекул амилозы и амилопектина…
Нитроглицерин. Запах беды.
– …когда крахмал начинает разлагаться…
Запах шел из сумки тихушницы.
В Кемп-Пендлтоне собаке полагалось только обнаруживать, но не изымать взрывное устройство: изъятием занимался инструктор. Однако порой отдельные выскочки – немецкие овчарки – выполняли и эту работу.
Несмотря на прохладу в студии, Шесть-Тридцать начал задыхаться. Хотел шагнуть вперед, но лапы сделались как ватные. Он замер. Теперь, сказал он себе, остается всего ничего: сыграть в самую нелюбимую игру, в «апорт», причем вдыхая самый ненавистный запах – нитроглицерин. От одной этой мысли его затошнило.
– А это еще что за фиговина? – сказал Сеймур Браун, заметив у себя на посту охраны, что у самой входной двери, водруженную на стол дамскую сумочку с влажной, обмусоленной ручкой. – Владелица небось ищет – с ног сбилась.
Охранник щелкнул замочком, чтобы поискать внутри какое-нибудь удостоверение личности, но, когда сумка раскрылась, он ахнул и потянулся к телефону.
– Сложите руки за груди, – сказал Сеймуру фоторепортер, поменяв лампу-вспышку в своей камере. – Вот так и стойте, с неприступным видом… Пусть злодеи знают, что с вами шутки плохи.
Как ни удивительно, репортер оказался тот же самый, который приезжал на кладбище. Он все еще старался заработать себе побольше журналистских очков и с этой целью нелегально установил в своем автомобиле полицейскую рацию; сегодня наконец его старания окупились: в телецентре KCTV кто-то нашел небольшое взрывное устройство в дамской сумочке.
Сейчас репортер стенографировал в своем блокноте рассказ Сеймура, объяснявшего, что сумочка появилась на посту охраны неведомо откуда. Он ее открыл, хотел найти какой-нибудь документ, но вместо этого нашел пачку листовок, обличающих Элизабет Зотт как безбожницу-коммунистку, а под ними – две динамитные шашки, стянутые тончайшей проволочкой, отчего все устройство смахивало на сломанную игрушку.
– Но с какой стати кому-то взбрело в голову устраивать взрыв в телецентре? – недоумевал репортер. – У вас же в основном дневные программы, да? Мыльные оперы? Клоунады?
– Да всего понемногу, – отвечал Сеймур, приглаживая волосы трясущейся рукой. – Но когда одна из наших ведущих во всеуслышанье объявила, что не верит в Бога, начались неприятности.
– Что? – изумился репортер. – Кто это не верит в Бога? О какой программе речь?
– Сеймур… Сеймур! – окликнул Уолтер Пайн, который в сопровождении полицейского проталкивался сквозь небольшую толпу обеспокоенных работников телецентра. – Сеймур… слава богу, ты жив-здоров. После такого подвига… ты рисковал жизнью!
– Я в полном порядке, мистер Пайн, – отвечал Сеймур. – И никакой моей заслуги тут нет. Честное слово.
– На самом деле, мистер Браун, – сказал полицейский, сверяясь со своими записями, – заслуга ваша несомненна. Эта особа давно была у нас на заметке – ярая маккартистка, совершенно без тормозов. Призналась, что уже несколько месяцев рассылала письма со смертельными угрозами. – Он захлопнул блокнот. – Сдается мне, страдала от недостатка внимания.
– Письма со смертельными угрозами? – встрепенулся репортер. Значит, это был… выпуск новостей? Общественно-политическая программа? Дебаты?
– Кулинарное шоу, – ответил Уолтер.
– Не открой вы эту сумочку, мистер Браун, день мог бы закончиться совсем по-другому. Что вас навело на эту мысль? – не отставал полицейский. – Как вам удалось изъять сумку без ведома владелицы?
– Говорю же, я тут ни при чем, – упорствовал Сеймур. – Сумка появилась у меня на столе.
– Скромничаешь. – Уолтер похлопал его по спине.
– Скромность – признак настоящего героя, – покивал полицейский.
– Мой редактор это заглотит не жуя, – сказал репортер.
Забившись в дальний угол, за мужчинами наблюдал обессилевший Шесть-Тридцать.
– Еще несколько снимков, и этого будет… – Краем глаза репортер заметил лохматую собаку. – Эй, разве я не знаю этого пса? Я знаю этого пса.
– Кто ж его не знает, – сказал Сеймур. – Он у нас гвоздь программы.
Репортер в замешательстве посмотрел на Уолтера:
– Мне казалось, речь о кулинарном шоу?
– Верно.
– Собака участвует в кулинарном шоу? В каком же качестве, интересно знать?
Уолтер заколебался.
– Да ни в каком, – бросил он.
Но когда эти слова
