Берейтор, ускакавший вперед за другими экипажами и с дрожками, выехал на Воробьевы горы встречать Пьера. На Воробьевых горах Пьер наелся с голоду молока и огурцов и приехал в свой дом совсем больной и с непреодолимым желанием спать.
На вопрос дворецкого, что ему делать, он отвечал:
— Делай, как другие, — и заснул.
Во всё это время ни одной мысли о погибели Москвы не приходило ему в голову. Всевозможные соображения казались ему ничтожными в сравнении с тем, что он видел.>
* № 207 (рук. № 94. T. III, ч. 3, гл. XVIII).[1593]
(Следующая по порядку глава)[1594]После своего свидания с гр. Растопчиным Пьер чувствовал,[1595] что так давно ожидаемая им и желанная минута всеобщего крушения наступила. Он чувствовал, что наступило[1596] то время, в которое ему можно и должно показать, что[1597] он ничем не дорожит[1598], что он[1599] готов всем пожертвовать и совершить что-нибудь великое и необыкновенное, но вместе с тем он чувствовал, что, останься он в своем доме, войди он в сношения со всеми этими людьми, имевшими до него дело, послушайся он графа Растопчина,[1600] из этой важной минуты ничего не выйдет необыкновенного, он будет втянут в обычные условия жизни, которые устанавливались даже и при настоящей необычайности общего хода дел:[1601] его уговорят вывозить вещи и ехать самому спасаться от неприятеля в Орел, Казань или Тамбов вместе с другими уезжающими.
До Бородинского сражения,[1602] не видав всех ужасов, и страданий, и мужества войны, Пьер не счел бы унизительным ехать с другими в Орел, продолжая снаряжать свой полк, но теперь такое бегство, самосохранение и бездеятельность казались ему постыдными.[1603]
Непреодолимое беспокойство овладело им, когда дворецкой в другой раз пришел доложить ему, что его ждут. Он взял шляпу, лежавшую на столе.
— Я сейчас приду, — сказал он дворецкому и вышел на крыльцо и за ворота. Но как только он вышел за ворота, он поспешно пошел по улице, повернул в первый переулок[1604] и поспешно пошел вперед.[1605]
Навстречу ему ехал извощик.
— Вези! — сказал[1606] Пьер, подходя к дрожкам.
— Куда[1607] везть-то?
— Куда? — спросил Пьер удивленно,[1608] — за Драгомилово, там — постоялый двор.[1609]
Пьер стал влезать на дрожки. Извощик посмотрел на барина, садящегося без ряды, и, покачав головой, тронул лошадь.
— Пошел скорее,[1610] — сказал Пьер.
Трясясь на извощике и беспрестанно оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, оглядываясь вокруг себя,[1611] испытывал чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежав из школы.
Он ушел из дома без всякого определенного намерения, кроме того, чтобы уйти от всех тех давящих условий, которые руководили его жизнью, но по мере того, как он подвигался,[1612] цель его поступка яснее и яснее определялась в его голове.
Во-первых, ему надо было оставаться в Москве. Оставаться ему надо было тайно, не под своим именем и переодетому в мужицкое платье.[1613] Когда французы войдут в Москву, ему надо было совершить что-нибудь, отмстить ему за все злодеяния. Ему надо было: 666. L’Empereur Napoleon, le russe Besuhof... ему надо было убить Наполеона.
Убить Наполеона! да. Не мало он видел смертей для того, чтобы бояться взять на себя ответственность этой одной жизни злодея. Он должен совершить это. Ему вспомнилось покушение, бывшее на жизнь Наполеона в Вене в 1809 году. Студент этот кинжалом хотел убить его.
«Я не сделаю этой ошибки. Я убью пистолетом, как Долохова. Я стрелял, но ближе. Но где я достану пистолет? — думал Пьер. — Отчего я не взял из дома». И он с большей подробностью стал обдумывать подробности исполнения своего плана.
Три важные затруднения представлялись Пьеру: во-первых, где достать оружие — пистолет (вернуться домой он ни за что не хотел), во-вторых, как достать мужицкое платье, и в-третьих,[1614] чем он заплатит за платье, за пистолет, за квартиру и, главное, зa извощика.
— Послушай, извощик, — обратился он к кривому старичку, который, погоняя концами возжей, трясся перед ним.[1615] — Где продают ружья и пистолеты? Есть здесь близко?
— Ну, уж этого, барин, не скажу. Должно, на Тверской, там магазины есть всякие, или вам туда надо?
— Нет, мне не надо, я так. А где крестьянское платье продают, вот такое? — Он тронул за армяк извощика.
— Это[1616] у Китай-города продажа идет. Али бо на рынке. Коли вам из старого надо.
— Да, да, да, из старого.
— Там всякого найдешь. Воскресные дни с головы до ног обмундируешься, там не то, что платье, там всё найдешь, что только твоей душеньке хоцца. Там не то, что платье, там, что тебе только захоцца, аливрея ли, али из шубного, книг этих... Вот там другой раз этих пистолетов, ружейного — страсть. Нонче толь разобрано всё. Всё[1617] на хранцуза раскупили. А вы не бывали, барин? Что ж это вам любопытно? Ну, а что, барин, правда это, что говорят, измена вышла. Москву отдать хотят?
— Не знаю, — отвечал Пьер.
— Нонче как наш брат заиграл, а пуще того ломовой — по три рубля, веришь ты богу, до обеда зарабатываю. Вот я с вами поехал, оно ничто[1618] — золотой. А то меня тут барыня рядила до Мытищ, 5 рублей давала, да нам не рука. Купец и из господ тронулись все. Вам[1619] зачем же на подворье надо? — спросил извощик.
— Так,[1620] — сказал Пьер, — а это какая улица? — спросил он в свою очередь, оглядывая вокруг себя деревянные низенькие домики, разбросанные между садиками в узкой немощеной улице.
[1621]— Да бог ее знает. Ей и названья нет.[1622] Кривой переулок зовут, а то тоже старая Козиха. Та вон Козиха настоящая, а это — Грузины одно слово.[1623]
— А далеко[1624] еще до заставы? — спросил Пьер.[1625]
— Да, не близко.
— Батюшка, ваше сиятельство, Петр Кирилыч, — послышался вдруг женский звонкий, знакомый Пьеру голос от одного из садиков.[1626]
30-летняя, худая, румяная красивая женщина, одетая почти как барыня[1627] стояла у калитки.
— Здравия желаю, ваше сиятельство, — сказала она[1628] с чуть заметным веселым упреком, как будто за то, что Пьер не узнавал ее.[1629] — Я смотрю, точно граф. Да что это так? Куда изволите?
Пьер вгляделся в нее и узнавал.
— Ак... Аксю... Аксинья... — сказал он.
— Извольте Аксюшей звать, — сказала она.
— Ты куда же, как же это?[1630] Ты у меня в доме была? Постой.
— Нет, ваше сиятельство, я к вашим не хожу.[1631] Что ж, бог с ними.[1632] Листрат Евстигнеич на меня что-то тогда списали княжне. Я и не нуждаюсь, дай бог им, — говорила Аксюша так внушительно и ласково, что Пьер невольно остановился,[1633] слушая ее.
Глядя на нее, ему пришла новая мысль о том, что ему делать.
— Я, ваше сиятельство, по милости божьей и вашей ни в ком не нуждаюсь, слава богу, вот домик имею и корову, и не хуже других живем. Я никогда интересанкой не была, и напрасно так обо мне понимают. Я княжну видела, и они сказали...
— Ты ведь жената? — вдруг спросил Пьер.
— Замужем, ваше сиятельство, — улыбаясь ямочками, сказала Аксюша, — разве не изволите помнить? Мы у вас с мужем тогда были с поклоном.[1634]
Я ничего не горжусь, что я будто чиновница стала. Бывают и благородные хуже простых. Напрасно так обо мне думали...
— Ты что же, уезжаешь с мужем? — спросил Пьер.
— Нет, ваше сиятельство, куда ж ехать нам. Я думаю, тоже люди... А вы изволите?..
В это время они вошли в ворота маленького домика. Пьер остановился и взял ее за руку.
— Аксюша, поместишь ты меня у себя в доме, чтоб никто не знал? Я тебе заплачу за это, но только теперь у меня денег [нет.] Ты извощику отдай, но чтобы никто не знал.[1635]
— Ах, батюшка, ваше сиятельство, всей душой. Пожалуйте, осчастливьте. Я, ваше сиятельство, никогда не была и не буду интересанкой. Может, помните, какая Аксюша была, — сказала она с веселой кокетливостью. — Я всей душой рада.
— Ну, пойдем, — и Пьер большими шагами пошел с ней[1636] на крыльцо.
Аксюша, не переставая, говорила, рассказывала про то, как она живет с старухой матерью, с дочерью и мужем, о том, что муж большого ума человек, но ослаб и к вину склонен, что у нее знакомые благородные есть, что она к княжне Грузинской вхожа и что она всей душой рада, но что боится, как бы графу не показалось низко у нее жить.
