- Вот теперь порядок, - сказал Бен Ганн, кладя обтекаемую коробочку пульта себе в карман, и голос у него при этом был радостный.
Едва они преодолели прибрежные заросли молодого бамбука, как стало трудно идти - начался каменистый подъем, и приходилось все внимание переключить, чтобы смотреть под ноги, иначе легко можно было оступиться и, чего доброго, сломать ногу. Этого только не хватало, подумал Джон Кейн. Еще он прикидывал возможность удрать от преступника. Вот как сейчас, когда Бен Ганн, чтобы цепляться руками за камни, убрал свой пистолет за пояс. И вообще на суше он вел себя гораздо увереннее, чем на борту чужого судна, в окружении потенциальных врагов, увереннее, а значит, беспечнее.
Значит, решил писатель, который в силу своего ремесла, неплохо мыслил логически, значит, у него на острове есть сообщники. Вот он и радуется, что скоро сможет расслабиться, когда приведет пленника в лагерь своих друзей. Рано радуешься, сволочь!
Писателю в голову пришла мысль посеять рознь между Беном Ганном и его сотоварищами и тем самым развалить преступную коалицию изнутри.
- За таких друзей, как твои подельники, я бы и гроша ломаного не дал, - закинул удочку раздора Джон Кейн. - Ведь они, по сути, бросили тебя на поле боя, а значит, сдали фараонам. По кодексу джентльменов удачи, это считается предательством и карается смертью.
- По какому кодексу? - с усмешкой спросил Бен Ганн, когда они на минуту присели отдохнуть.
- По кодексу джентльменов удачи.
Бен Ганн откровенно расхохотался.
- Очнитесь, писатель, и оглянитесь вокруг себя, где вы видите джентльменов?
- Один сидит перед вами, простите за нескромность, другой остался на яхте.
- Вы имеете в виду того джентльмена, который сдал друга с легкой душой, да еще и оскорбил при этом, вы про этого джентльмена говорите?
- Это был хитрый тактический ход, и вы на него купились, разве непонятно?
- А если бы я вас шлепнул?
- Но ведь не шлепнули... - съязвил писатель, находясь на грани фола от дерзости.
- Мне ничего не мешает сделать это прямо сейчас. И все ваши хитроумные построения пойдут коту под хвост.
Бен Ганн достал пистолет и навел его на пленника. Кровь отхлынула с лица Джона Кейна, но голос его не дрогнул:
- Если вы не убили меня раньше, значит, не убьете и сейчас, стало быть, я вам для чего-то нужен.
- Значит, значит... Ни хрена это не значит, идиот вы этакий. Я сам еще ничего не решил, пока не увижу рожи своих корешей. Уж потом я отведу душу на вас на всех. И на тебе, и на твоем друге-джентльмене, и на твоей черненькой сучке. Когда захватим твою яхту, а мы её захватим, кроме тебя посудиной никто не может управлять. Я в этом убедился. Доктор в этом деле полный профан...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Бен Ганн подумал и вынес решение:
- Доктора, впрочем, оставим, нам лекарь нужен при нашем ремесле... Баба нам тоже нужна. Мужики совсем изголодались по упругой щелочке... ха-ха-ха! Ох, и драть будем сучку!.. - глаза его полузакрылись от предвкушения сладостной оргии. - Раз десять пропустим всей кодлой. Затрахаем вусмерть. Впрочем, бабы живучи, а черные и подавно.
Лицо Бена Ганна опять обрело жесткое выражение.
- А вот писатели нам ни к чему, - сказал он. - Вообще, ненавижу писак... Всех этих гребаных журналистов. Наврут, навешают тебе столько, чего ты не совершал...
- Журналист и писатель - это вообще-то разные профессии, - вставил слово Джон Кейн. - Я сам не очень жалую журналистскую братию.
- Ладно-ладно, не подлизывайся. Хорошо, уговорил. Мы тебя оставим на острове. Будешь уборщиком и потом надо же кому-то стирать носки моим парням. Сами они это делать не любят, потому в пещере всегда спертый воздух, а я уже привык к свежему воздуху... ха-ха-ха!
Бен Ганн встал, сунул пистолет за пояс и скомандовал:
- О'кей, писатель, подъем. Еще две мили - и мы дома.
Джон Кейн, кряхтя, с трудом начал подниматься, хотя на самом деле чувствовал себя, как воздушный шар, наполненный гелием или водородом - в общем, опасной гремучей смесью. Опираясь рукой, чтобы встать, он ощутил под ладонью камень, как раз подходящий по размеру и по весу, поднял его и, развернувшись, запустил природный снаряд прямо в лицо преступнику. Противников отделяло от силы пять футов, поэтому камень попал врагу точно в переносицу. Раздался хрустящий звук, Бен Ганн рухнул на валуны как подкошенный. Все лицо его залило кровью. Он дернул ногой и затих, вывернувшись как-то неестественно. Было видно, что он умер мгновенно.
Джон Кейн наклонился над телом, забрал пистолет, пошарил в карманах преступника и нашел запасную обойму и свой УПДУ. От пережитого волнения Джону резко, требовательно захотелось по-маленькому. Была бешеная злость и острое желание надругаться над трупом негодяя, но Джон не стал унижать себя варварством, отошел подальше, и там облил камни горячей мочой.
Первым делом Джон осмотрел добытое в бою оружие. Будучи писателем-детективщиком, он в свое время немало потратил времени на изучение разных типов стрелкового оружия, и умел им пользоваться. В свободное время писатель частенько тренировался в стрельбе, продырявливая пустые банки из-под пива. Поэтому Джон довольно легко определил, что держит в руках кольт "хантсмен", калибр двадцать два. У него был длинный ствол и очень ёмкий, десятизарядный, магазин. С этой штукой хорошо можно повоевать.
Джон Кейн задумался, а стоит ли теперь, когда он обрел свободу, воевать? Гнев его уже схлынул, лишь руки до сих пор немного дрожали. Этот дурак Бен Ганн, или как его там, совершил большую глупость, когда начал оскорблять и унижать его достоинство. А описание насилия над Аниту вызвали в нем некое временное затмения разума. Если честно, то он ничего не видел перед собой от гнева, когда швырял камень в лицо врага. Правду говорят - гнев ослепляет. В другой ситуации, если бы Бен повел себя тактично, ни на какое восстание Джон бы не решился. Вот, что значит, довести человека до крайности.
