что они потом прочли в газетах, совсем не соответствовало их ожиданиям.
Аль тоже испытал разочарование, но гораздо более острое, когда 17 мая судья приговорил его и Фрэнки не к нескольким месяцам, а к целому году заключения в тюрьме Холмсберг, которую местная газета «Ивнинг паблик леджер» заклеймила в 1922 году как «худшую тюрьму в США»: заключённых там держали в одиночках, в антисанитарных условиях, и выпускали гулять на 20 минут в день. В газетах решение судьбы Капоне называли «быстрым квакерским правосудием»: с момента ареста до вынесения приговора прошло всего полсуток. А через день-два Капоне и Рио уже доставили из следственного изолятора Мойаменсинг в тюрьму Холмсберг. 29 мая его навестила Мэй, приехавшая в Филадельфию под эскортом двоих телохранителей Аля и остановившаяся у своей сестры Агнес.
Юристы Капоне немедленно подали апелляцию; он пообещал 50 тысяч долларов сверх гонорара тому из них, кто вытащит его из Холмсберга. Но ему и Фрэнки пришлось провести там почти всё жаркое и влажное филадельфийское лето, пока, наконец, 9 августа их не перевели в Восточную тюрьму, прозванную Домом покаяния, — тоже жутковатое место (строптивых узников сажали в тёмный карцер — «Дыру», зимой обливали холодной водой, привязывали к стулу и оставляли в таком положении на несколько часов), но, вероятно, всё же отличавшееся от Холмсберга в лучшую сторону. Во всяком случае, газеты восприняли это как уступку со стороны властей.
Считается, что Аль Капоне жил в этой тюрьме, как на курорте, практически в роскоши. Номер «Бисмарк трибюн» от 5 сентября 1929 года опровергает это расхожее представление. «Сегодня он пользуется скудными удобствами своей тюремной камеры и хочет только одного: чтобы его оставили в покое и дали отбыть свой срок» — так начиналась заметка под заголовком «Он хочет покоя».
«“Аль, — говорит начальник тюрьмы Герберт Л. Смит, — тут пишут, что тебя балуют в нашей тюрьме. Я хочу рассказать миру о том, как с тобой тут обращаются”. Капоне, немного смущённый тем, что его застали за чтением — его основным занятием в последнее время, — отложил в сторону толстый том биографии Людвига и уставился на посетителя сквозь профессорские очки в серебряной оправе, оседлавшие его толстый нос. “Балуют, — усмехнулся он, — вот смешно. Меня здесь всё устраивает, но если я от чего-то уклоняюсь, я хотел бы об этом знать”.
В противоположность сообщениям о том, что в его тюремном доме на полу толстые восточные ковры, на стенах картины, есть радио и подобные этому удобства, он сидел на краешке аккуратно заправленной койки, обводя рукой простую обстановку камеры. На полу — половик тюремного изготовления. Простая ваза с гладиолусами на небольшом столике. Фонограф и деревянная раскрашенная пепельница в виде дворецкого, держащего поднос, дополняли картину».
Конечно, такая «простота» тюремной камеры может кому-то показаться роскошью. Но, скорее всего, эта заметка имела целью затушевать реальное положение дел: слишком уж много существовало свидетельств, что Мэй, наезжая в Филадельфию (в отдельном купе, неуловимая для репортёров и фотографов), привозила мужу то одно, то другое: матрас, одеяла и постельное бельё, комод для хранения шёлкового нижнего белья, шкаф для сшитых на заказ костюмов, настольную лампу, при свете которой он писал ей любовные письма или читал. («Биография Людвига», о которой упоминается в заметке, — скорее всего, биография Наполеона[44], написанная Эмилем Людвигом, автором популярных жизнеописаний великих людей, переведённая с немецкого на английский в 1926 году; со временем личная библиотека Капоне пополнилась двадцатью четырьмя томами «Британской энциклопедии», которые он потом отослал обратно в Майами). Большой радиоприёмник последней модели, обошедшийся в 500 долларов, Аль включал на полную громкость, чтобы обитатели других камер тоже могли слушать радио; сам он предпочитал вальсы. Миссис Капоне позаботилась и об удобствах для Фрэнки Рио, делившего с Алем камеру. Тереза и Мафальда тоже приезжали несколько раз.
Тогда же, в начале сентября, у Капоне воспалились гланды, так что потребовалась операция, которую провёл доктор Герберт Годдард. На него сразу же набросились журналисты, жаждавшие любых подробностей; но хирург только расхваливал своего пациента: идеальный заключённый, сама доброта и кротость. Да, конечно, он занимался рэкетом, но какой ум! Надо сказать, доктор был искренен, поскольку наотрез отказался от вознаграждения, предложенного Капоне.
Аль вообще легко сходился с людьми и очаровывал их. Он умел слушать и с неподдельным интересом расспрашивал своих собеседников о их семье, роде занятий, увлечениях. Был готов облагодетельствовать каждого, кто не становился у него поперёк пути. В тюрьме они с Рио улаживали конфликты между заключёнными, став своего рода арбитрами в спорах, и посылали подарки их нуждающимся семьям. На Рождество, например, Капоне оплатил 25 подарочных наборов со вкусностями для детей, чьи отцы сидели в тюрьме. «Он услышал о сборе средств на новую детскую больницу и послал тысячу долларов, — рассказывал журналистам Герберт Смит. — Потом решил, что этого недостаточно, и добавил ещё 500. Пенсильванский университет устроил благотворительный спектакль и, верно, ради шутки прислал несколько билетов Алю Капоне. Он купил 200». Поступая таким образом, Аль мог уже не опасаться за свою жизнь: враги не сумели бы завербовать убийц среди людей, готовых кому угодно глотку перегрызть за такого человека. Это было очень важно, потому что в его отсутствие вражда между бандами возобновилась.
Похоже, что первыми начали «капониты», правда, неудачно. Уже 3 июня 1929 года агентство «Юнайтед пресс» сообщило из Чикаго: «Полиция расследует доказательства того, что перемирие между бандами, установленное Алем Капоне “Лицо со шрамом” в Атлантик-Сити, было нарушено: аптекарь Мэтью Циммерман сообщил, что его приняли за Джо Айелло, пивного барона из Норд-Сайда, и пять дней пытали в хижине под Гари, штат Индиана». «Мораниты» тем временем вторглись в округ Лейк и отжали бизнес у местного рэкетира Рэя Прегенцера, союзника банды Драггана—Лейка.
Примерно в то же время произошло невообразимое: «нордсайдер» Фрэнк Макэрлейн, годами пытавшийся убить «саутсайдера» Спайка О’Доннелла, порвал с Солтисом и вместе с несколькими бойцами перешёл в банду своего врага. В июне Макэрлейна судили за ношение оружия и... оправдали! Зал аплодировал вердикту «невиновен», а громче всех рукоплескал О’Доннелл. В январе 1930-го Макэрлейн был ранен в пьяной драке, а в конце февраля его, ещё не оправившегося от ран,
