желтым. Это значило, что он потерял сознание в волчьем обличье.
Я смотрел, как желтизну пронзили завитки коричневого, заклубились, как вокруг чайного пакетика в воде.
Он протянул здоровую руку, чтобы взъерошить меня.
– Племянник, – сказал он, выговаривая это слово дольше, чем следовало бы.
Не то чтобы мне пришлось ждать долго. Я благодарно закрыл глаза, ощущая его руку с откушенным пальцем у себя на голове, и вздрогнул, когда Грейс-Эллен издала звук, который родился у нее не в горле и не в груди.
Он вырвался из ее души.
Она стояла у холодильника.
Там лежало мясо, уже давно лежало.
Ее муж, застывший между человеком и волком. Засунутый туда после того, как польза от него кончилась. Засунутый туда, где он больше не сможет экономить деньги БНП.
Либби была уже там, она оттащила Грейс-Эллен, обняла, не давая ей биться, пинаться.
Они обе упали на пол, и Либби держала ее, упираясь лицом ей в спину.
Но ее глаза не были мокрыми, как следовало бы ожидать.
Плач – для людей.
Либби была далеко не человеком.
4
То, что мы узнали от Даррена в тот день – он то отключался, то приходил в себя, – и у Грейс-Эллен не было другого средства, кроме как держать его голову у себя на коленях на заднем сиденье нашей лодки «Каталины», – это то, как он… но он все время начинал смеяться. Поскольку ему это нравилось – его споили и похитили.
Он всегда говорил нам, что у него есть задатки настоящего ниндзя, прирожденного убийцы, самого смертоносного убийцы в мире. Оказалось, что в нем гораздо больше от пирата.
Грейс-Эллен убрала его грязные пряди с его глаз.
Его подбородок и скулы были гладкими как у ребенка, совсем новенькими. Он обращался столько раз, что изголодался и превратился в кожу да кости. Его тело, возможно, даже поглотило его костный мозг, высасывало его, чтобы снова и снова перестраивать его, из меньшего и меньшего количества материала.
Грейс-Эллен зафиксировала его руку между двумя журналами, которые купила на собственные деньги на заправке. Завязала их резинками от волос. И потому ее рыжие волосы накрывали их обоих.
– Я знаю, что моя моча… – сказал Даррен, потом начал заново: – Если бы я знал, что моя моча так дорого стоит, я бы все время ею торговал, верно? Мы бы стали вервольфами с Беверли-Хиллз. Мы бы… – Он потерял мысль, повернулся, чтобы закашляться в плоский живот Грейс-Эллен.
Либби держала одной рукой руль, второй вцепилась в зеркало заднего обзора, словно удерживала весь мир одной грубой силой.
Жена Рэйфорда не знала, где его скрадок – настолько он ей не доверял, – но она знала, что он обычно паркуется на том повороте сразу за кабинетом таксидермиста. Этого вместе с двумя комбинезонами, которые Либби нашла в фургоне, в котором мы ехали, будет достаточно.
Когда мы нашли его «пикап», Либби вышла из машины, уже снимая одежду Грейс-Эллен.
Я последовал за ней, стряхнул семена с ее рубашки и брюк и сложил аккуратно, как умел, – а умел я не очень.
Прежде чем вступить в зеленые-зеленые травы Флориды, она поднесла к носу комбинезоны еще раз и вдохнула Рэйфорда всего целиком, вплоть до его первого киоска с лимонадом.
Я сидел в машине вместе с Грейс-Эллен и Дарреном все еще на заднем сиденье, и «Каталину» встряхивало каждый раз, когда мимо проносилась большая фура.
Поскольку сидеть, обернувшись назад, перегибаясь, как через ограду в зоопарке, было неудобно, я смотрел на них в зеркало заднего обзора. Даррен выделывался.
Полумертвый, он все еще тянулся своей здоровой рукой, чтобы потрогать родинку на щеке Грейс-Эллен, посмотреть, настоящая ли она.
Когда он улыбнулся, стали видны его обломанные зубы. Грейс-Эллен поморщилась.
– Не выиграть мне конкурс красоты, – сказал он, пожал плечами и поправился: – То есть больше не выиграть…
Когда Грейс-Эллен цыкнула на него, он сказал, что она, однако, могла бы все еще выиграть парочку.
Если она была на десять лет старше Либби, то она была и на десять лет старше Даррена. На десять лет старше прежнего Даррена.
Когда мы приехали во Флориду, он уже опережал Либби на несколько лет. А после своего плена, сейчас, подумал я, он сравнялся возрастом с Грейс-Эллен.
Его схватили, как он сказал, сильно прыснув ему прямо в лицо. Наверное, этого было бы достаточно, чтобы переморить всех термитов в Африке, да еще и большинство муравьев, а может, пару носорогов, этих рогатых ублюдков. Когда он очнулся, он был уже в клетке.
– Ты слышал ее? – спросил я, регулируя зеркальце в противосолнечном козырьке как можно ближе к его лицу. – Ты слышал Либби, когда она выла?
– Либ не воет, – сказал Даррен.
– Это было прекрасно, – сказала Грейс-Эллен, от чего Даррен посмотрел на нее с большим интересом.
– Что? – сказала она.
– Пойду отолью на пару двадцатипятицентовиков, – сказал Даррен и сел, как смог.
Теперь, когда он узнал, что его моча стоит денег, я понял, что это станет его новой шуткой.
С этим я смог бы смириться.
Может, однажды даже использую ее.
Грейс-Эллен стала его костылем, вместо того чтобы отпустить его, шатающегося. Она стояла рядом с ним, когда он оперся на нее и помочился.
– Не надо тебе обращаться, пока у тебя сломаны кости, – сказала она, помогая ему застегнуть ширинку одной рукой. – Она начинает срастаться, знаешь?
– Похоже, тебе тогда придется побыть рядом, – сказал Даррен, – помогать мне выздороветь. В смысле, я могу забыть. Типа могу начать обращаться каждую ночь.
Грейс-Эллен опустила глаза и улыбнулась, я всегда читал про это, но никак не мог понять, маленькой девичьей улыбкой.
– Черт, – сказал я, и все мы втроем повернулись на сухой шорох из деревьев.
Это был Рэйфорд.
Он был вымотан до предела.
Нет. Я знал, что его загоняют. Когда Либби нашла его в скрытке, она могла бы прикончить его прямо там, разрисовав стены его кишками. Она могла настичь его в любой момент, покалечить и приволочь за шкирку, не кусая сильно, чтобы не убить.
Но это было бы слишком легко.
Он не заслуживал легкой смерти.
Люди говорят, что вервольфы – звери, но они ошибаются. Мы намного хуже. Мы люди – но с клыками, когтями, с легкими, которые помогают нам бежать двое суток подряд, с ногами, пожирающими расстояние.
Рэйфорд выскочил наружу, его композитный лук волокся по земле, лямка лука все еще была обмотана вокруг его запястья. На лице Рэйфорда были ссадины от веток, в паху расплывалось темное пятно мочи, он хрипло дышал.
И
