закричала, еще когда Даррен только расстегивал ее платье, хотя эти пуговицы были не для этого, я был в этом уверен.
– Мне… – сказал я, пытаясь проникнуть в собственную спальню.
В любом случае я ушел и попытался не слушать, даже когда кролик испустил свой последний вопль.
Думаю, я был рад за Даррена.
И, возможно, это даже и получится.
Вервольфы не могут просить большего.
Когда Либби вернулась домой, услышала новость о грядущей свадьбе, она просто поплотнее поджала губы и кивнула.
– Молодец, – сказала она. – Ты же знаешь, что ничего не получится. Заведешь семью – и она умрет.
– Что? – сказала Грейс-Эллен.
– Я видела, как это бывает, – сказала Либби, не глядя на меня настолько нарочито, что она могла бы просто выйти и нацарапать имя моей матери на стене гостиной.
– О чем ты говоришь? – сказала Грейс-Эллен. – Может, пятьсот лет назад так и было бы, да, – продолжала она тут же, не столько с недоверием, сколько с отвращением. Она повернулась к своей сумочке, и, три раза встряхнув кошелек, достала из него потускневшую фотографию.
– Ей в этом году девятнадцать, – сказала она. – Это моя дочь. И Трайго.
– Не может быть, – сказала Либби, беря снимок и изучая его так, словно могла учуять в нем волка.
– Подожди… – сказал Даррен Либби.
Грейс-Эллен переводила взгляд с него на нее, словно пытаясь удостовериться, что они действительно это делают, затем откинула волосы справа, показывая ряд серебряных колечек вдоль края ее уха.
– Держи серебро чистым, – сказала она Либби, – чисть его каждую неделю, и серебро проникнет тебе в кровь. Недостаточно, чтобы причинить боль, но достаточно, чтобы выбить волка из твоего ребенка. Утихомирить его на момент рождения.
– Вот что папа всегда искал, – сказал Даррен Либби, пытаясь заразить ее своим чувством открытия, завершения того, что начал Дед.
Либби мгновение изучающе смотрела на него, затем вернулась к Грейс-Эллен.
– Раньше, в том… том месте, – сказала Либби, прямо Грейс-Эллен. – Ты говорила, что близнецы… редки.
– Два щенка в одном помете, – сказала Грейс-Эллен. – Обычно один рождается без волка в себе. Для еды. Первая пища. Для людей молозиво. Для вервольфов кровь.
Я окинул взглядом гостиную, где могло бы быть нацарапано имя моей матери. Мы все видели его – Даррен, Либби. Я.
Моя мама никогда не должна была бы даже вырасти. Повзрослеть, чтобы родить меня.
– Что? – спросила Грейс-Эллен в этой новой неловкой тишине.
– Почему она рассказала тебе об этом? – спросила Либби Даррена.
– Ты разве еще не чуешь? – сказала Грейс-Эллен, гладя свой живот.
Даррен на миг онемел. Но расплылся в неудержимой улыбке.
– Настоящее серебро, – сказала Грейс-Эллен, потрогав правое ухо.
– Каждый день что-то новенькое, – сказала Либби. Но нехорошо сказала. – Значит, она едет с нами? – сказала она Даррену позже тем вечером, когда Грейс-Эллен поехала на заправку за льдом.
Даррен отрицательно покачал головой медленно, и Либби кивнула, заранее понимая, что это произойдет.
– Ты тоже можешь остаться… – сказал Даррен, потянувшись к руке сестры.
Либби отдернула ее и отвернулась, крепко прижимая руки к груди.
– Мы вервольфы, – сказала она.
Это было ответом на все вопросы.
6
Через неделю, когда все хлопоты и беготня были позади, после того как работа Либби закончилась, мы паковали в «Каталину» простыни и наши три картонные коробки.
Все укладывалось лучшим образом. Мне это было ненавистно.
По дороге мы остановились у доков и сидели, глядя на Атлантический океан минуты две, прежде чем выйти из машины.
– Ну что же, – сказала Либби о большом корабле, стоявшем на причале в большом доке.
– Да уж, – ответил я.
Хотя свадьба Даррена была в администрации округа, на медовый месяц Грейс-Эллен заработала бесплатный круиз, вскрыв десять коробок или что-то вроде. Океан был ее мечтой, но, похоже, Трайго ей не удалось уговорить. И она была матерью нерожденного еще щенка Даррена.
– Ты правда пойдешь на корабль? – сказала Либби Даррену, держа его за обе руки. – Ты ведь знаешь, что он пойдет в океан? А океан сделан из воды?
– С ним все будет хорошо, – сказала Грейс-Эллен, висевшая на нем, как вещевой мешок. На ней были такие короткие шортики, что могли сойти за широкий пояс.
В глазах Даррена не было такой уверенности – мы стояли у основания сходней, так вроде это называется, – но он пытался изображать улыбку. Со сломанными зубами не особо получалось.
Я не знал, где стоять.
Я смотрел на «Каталину», поскольку пассажирская дверь не была закрыта. Я все думал, что было бы, если бы Дед мог увидеть нас здесь, сейчас? А потом я вспомнил старый позывной Даррена, Оборотень в Небесах, и не мог сглотнуть несколько мгновений.
– Прощайся, – сказала Либби, проходя мимо меня к машине.
Она даже не плакала. Тридцать один год прожив с братом, она просто уходила. Мне захотелось наорать на нее, спросить, что здесь происходит.
Вместо этого я посмотрел на воду, на ее вечное движение.
– Я не думаю, что смогу, – сказал Даррен, внезапно сзади положив мне на плечо подбородок, он говорил мне прямо в ухо, глаза его не отрывались от моих.
– Ты все сможешь, – сказал я ему. – Я видел.
Послышались шаги по трапу. Грейс-Эллен.
Сейчас мы остались наедине с Дарреном.
– Я подумал, что ты захочешь это, – сказал он. – Поскольку я иду к моей судьбе и все такое.
Это была маленькая черная бархатная коробочка из-под кольца. Волосы моей мамы.
Я отвел от коробочки взгляд. От мамы.
Я покачал головой, это все, что я мог сделать, и отдал ее ему.
– Увези ее отсюда, – сказал я. – Она хотела бы этого.
Это было ложью, поскольку я никогда и не знал ее по-настоящему.
Но, возможно, и знал.
Она была девочкой, которая уехала в город, которая влюбилась. Она была девочкой, воспитанной волками.
Даррен посмотрел мне в лицо для верности.
– Парень, я же вернусь, увидишь, – сказал он, толкая меня в плечо. Я отшатнулся, держа по-прежнему руки в карманах.
– Иди, – сказал я ему.
– Ты будешь ждать меня здесь? – сказал он с улыбкой в голосе и, прежде чем я успел что-то сказать, сунул свой средний палец в рот, нарисовал мокрый знак Х у меня на лбу, сказал мне, что это метка, а затем пошел вверх по трапу, переставляя ноги с пятки на носок. Грейс-Эллен ждала его наверху, он очень старался все время смотреть на нее, поднимаясь шажок за шажком.
Я не стирал Х со лба до самой Джорджии.
Нет, то есть этот Х до сих пор здесь, до сих пор отмечает меня.
Глава 18
