и наивную Майю. В общем — все.
Понятно, что ее сразу отправили на психиатрическую экспертизу. И эксперты нашли ее совершенно вменяемой. Впрочем, она и была вменяемой.
Но развлекательные допросы закончились. Дознаватель, наконец, вышел из себя и обиделся на нее за то, что она его разыгрывала. А как иначе он должен был расценить ее молчание, после которого появилась эта идиотская история про какую-то деревню с мужиками, которые шастали из реальности в реальность? Вы бы поверили?
В день суда ей стало по-настоящему страшно. Она впервые вдруг поняла, что ее могут вот так вот взять и убить. Если перемещение не поможет. Но она не появлялась в деревне вот уже несколько лет. А вдруг все это вот так вот и закончилось? Или может они ограничатся все же пожизненным?
Зал был забит так, что сидели на подоконниках и в проходах. Всем было интересно, как выглядит «саркелское чудовище». «Хорошенькая!» — перешептывались мужчины в зале. Она нашла глазами нескольких сослуживцев Гурочки. Десантники отвели глаза.
Ей вломили по полной.
Припомнили все. В том числе, и Демиса, оставшегося без головы. Тогда ее оправдали, но теперь это выглядело хорошо подстроенным убийством, поэтому старое дело было пересмотрено, и Демис лег на нее тяжким грузом — как-никак, а дедушка, немощный старец, безжалостно застреленный юной садисткой. Ага, видели бы они этого немощного! Но суд для себя уже все решил. Непонятная картина втискивалась в традиционно понятные рамки.
Почему-то приписали ей и Заура, правда, как не доказанное убийство. Но, как говорится, осадок остался. Нина пыталась что-то возражать, адвокат, выделенный общественной палатой, нес какую-то чушь с ее точки зрения. Его и не слушал никто, собственно, настолько он не понимал ничего в этом деле.
Больше всего ее возмутило обвинение в убийстве Гур-Арье. Ну да, с формальной точки зрения она его убила. Но ведь есть еще и обстоятельства! Неужели она по злобе, из чисто садистских побуждений убила бы майора? Он же сам попросил! Нет, говорить он не мог, но она это точно знала, она умела слышать его и когда он ничего не говорил, она же его знала лучше всех! Зал зашумел, один из десантников, часто бывавший у них в доме, встал и резко вышел из зала.
Она так и не смогла ничего объяснить и от этого с криком разрыдалась. Но сочувствия это не вызвало. Затем на нее напала какая-то апатия, и она не стала возражать, когда обвинение предъявило «неопровержимые» доказательства того, что она ради удовольствия убила молодую пару неустановленных следствием людей. Какая теперь уже разница? Раз ее в интернете уже прозвали саркелским чудовищем, о чем еще разговаривать?
Она до последней минуты надеялась, что ее все же отправят в половецкие степи. Должны же они были учесть и ее боевое прошлое, и то, что она женщина, и обстоятельства, в которых все происходило.
Надежда рухнула.
Ее приговорили к смертной казни за убийство пяти человек.
И она сползла на пол.
Четыре года она просидела в одиночной камере смертников, посылая бесконечные апелляции и прошения о помиловании. Ее дело рассматривал бек — как-никак, а убийство офицера, героя войны! Рассматривал Великий каган. И оба отказали. Слишком уж громким было процесс, а впереди маячили выборы, так что нужно было проявить твердость и показать, что закон, хоть и суров, но именно поэтому и стоит на страже справедливости, вне зависимости от чего бы то ни было. Тем более, что общественное мнение было весьма настроено против саркелского чудовища, какой бы хорошенькой она ни была.
Она почти забыла про деревню, во всяком случае, больше не надеялась на чудесное избавление и бегство из реальности. Надо было как-то выбираться самой. И страшным холодом дуло на нее при одной мысли о смерти, о том, что придут сильные люди, без сожаления крепко возьмут ее за руки, скованные наручниками и поведут убивать. Разве можно вот так вот взять — и убить живого человека?
Знаете, чем пахнут такие мысли? Они пахнут гнилым картофелем, запах которого доносится из сырого подвала. Они пахнут рыхлыми комьями земли, которые забивают горло и нос, когда тебя, еще теплого, равнодушно бросают в яму и заваливают песком и глиной. Они пахнут испачканным бельем, в которое изливается твоя жидкость, когда тело больше не может напрягать мышцы. Омерзительно пахнут такие мысли.
Она сначала плакала от страха. Потом стала привыкать к мысли, что когда-то ее убьют. Возьмут и убьют. И при мысли о казни почему-то упорно стояла перед глазами огромная прозрачная слеза, вытекшая из глаза Гурочки.
Господи, страшно-то как!
И когда лязгнул снаружи засов, и в камеру вошли несколько человек, у нее все рухнуло внутри. «Почему сейчас? Я не хочу сейчас! Не надо сейчас! Пожалуйста!» Кто же так кричал? А, да, та баба перед тем, как ее подняли на березы. Вот тебе, Хельга, она и отомстила. Стоп, почему Хельга? Какая дурь лезет в голову! Неужели ее сейчас убьют?
— Нина Зорах?
Она кивнула, хотела сказать «да», но не смогла, просто не смогла.
Один из пришедших, одетый в строгий костюм, по виду — обычный клерк, уселся на стул, она осталась стоять перед ним.
— Вот какое дело, госпожа Зорах…
«Нет, так на казнь не забирают. Или забирают?»
— Мы хотим вам предложить некое… — он замялся. — В общем, кое-что предложить. Дело в том, что ваше прошение о помиловании было рассмотрено. Однако, предоставить вам полное помилование ни гражданская, ни военная администрация не вправе.
«Вот и все. — Обреченно подумала она. — Значит, сегодня меня не станет. Как странно!»
— Однако, продолжил мужчина. — Институт специальных исследований проводит психологический эксперимент. Если вы согласитесь на участие в этом эксперименте — крайне важном для безопасности нашей страны! — то есть шанс, что суровое наказание вам будет отменено.
«Господи, да что значит „если вы согласитесь“?! Конечно же, я согласна!».
— Где подписать? — голос у нее сорвался, ей было нужно прокашляться, чтобы говорить.
— Вас не интересуют условия? — удивился клерк.
— Если есть хоть малейший шанс, что я останусь жить, — глядя ему прямо в глаза, хрипло сказала она. — Я подпишусь на любых условиях.
Клерк сделал неопределенный жест.
— Вот здесь… Теперь вот здесь… И вот здесь… Полным именем… Очень хорошо. Вот и все, завтра за вами придут.
Он собрал бумаги и поднялся, чтобы уйти вместе со своими молчаливыми спутниками. Ей стало страшно. Очень-очень страшно.
— А это правда — то, что вы сказали? За мной придут на эксперимент, а не на… — она
